Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

– Расскажи, как ухваты бабам лепил, – усмехнулся Зот. – Кузнец… Если в кузнице работал, то это ещё не значит, что ты – кузнец.

Селиванов, стоявший в дозоре, хрустнул сухарём и тут же испуганно посмотрел на Воронцова. В синих сумерках отчётливо бледнело его испуганное лицо.

– Часовой, ёлкина-мать! – выругался Зот. – Подольский, ты на посту или где?

Нелюбинцы, до смерти напуганные особистом, первое время держались в отряде так, будто их здесь и нет вовсе. Даже своих раненых подтаскивали на перевязку в последнюю очередь. Но чернявый особист со своими бравыми автоматчиками исчез после первого же авианалёта. И бойцы вздохнули с облегчением, и перед курсантами и десантниками уже не робели.

Селиванов спрятал сухарь в карман шинели и стал пристально всматриваться в густеющие сумерки.

Зот покачал головой и принялся свёртывать ещё одну самокрутку. Похоже, он готовился к тому, что без боя в деревне не обойтись, и опасался только одного: если его убьют, пропадёт и махорка. Однако с земляками своим добром делился нехотя, скупо.

Предплечье ныло, и, как показалось Воронцову, эта вздрагивающая боль поднялась выше, к плечу, и охватывала временами уже всю левую часть тела. Прав был Смирнов, надо сделать перевязку. Но не сейчас же этим заниматься. Вот войдём в деревню, убедимся, что там немцев нет, окопаемся у дороги, и тогда можно будет заняться собой.

Когда окончательно стемнело, они вошли в деревню. Перелезли через жерди, белевшие наполовину отпавшей берестой, перебежали вдоль картофлянища к сараям. Замерли. Отдышались. В деревне было тихо. Только собаки взбрёхивали, подзадоривали одна другую, но азарта в их скучающем лае не было, и вскоре они затихали. Пахло картофельной ботвой и укропом. Воронцов стоял, прижавшись плечом к шершавому бревенчатому углу, и всматривался в темень впереди. Ничего там нельзя было разглядеть, кроме того, что за высокой изгородью вроде бы начинался старый заросший сад и за садом стоял дом. Сразу вспомнилось, как в детстве в Подлесном вот в такую же пору первых холодов они, деревенские мальчишки, подкрадывались с задов, точно так же пахнущих картофельной ботвой и укропом, к чьему-нибудь саду, где ещё висела, дразня их своей зрелой желтизной, поздняя антоновка… Он понял, что надо каким-то образом избавиться от этих ранящих его душу воспоминаний и призрачных соблазнов. Они мешали ему воевать и думать о войне. Потому что сейчас, чтобы выжить и вернуться на свой родной пригорок в Подлесном, необходимо думать о войне, о противнике, об исправности оружия и боеготовности вверенных ему бойцов и курсантов, о необходимости выполнить поставленную задачу.

Крайний двор они обошли стороной. Старчак сказал, что иногда, особенно в разведке, надо быть хитрее устава и его положений, одно из которых гласит о том, что разведку населённого пункта следует начинать с осмотра отдельно стоящего или крайнего дома. Если немцы переоделись в нашу форму и взяли наше оружие, они наверняка проштудировали и наши уставы.

Подошли к другому дому. В окнах ни огонька. Двери наглухо заперты. Ни голоса, ни шороха. Только, когда они подошли ближе, вздохнула, видимо, почуяв людей, корова да забеспокоились овцы, стуча рогами в перегородку. Зот пробрался к окнам и с винтовкой наготове затаился между чёрными смородиновыми кустами. Воронцов и Алёхин залегли возле дороги. А Васяка пробрался к крайнему окну и постучал. Слышно было, как залоскотало стекло нижней, видать, сильно рассохшейся шипки, как погодя глухо стукнуло в глубине спящего дома, как потом лязгнул пробой внутренней двери, и старушечий голос что-то сердито забормотал. Васяка снова постучал, уже тише.

– Кто там? Неверная сила… Ходют всё, ходют… И чего ходют в такую-то пору?

– Бабушка, я из соседней деревни. Корову ищу. Корова потерялась.

– Какие нонича коровы? Коровы давно в хлевах. Кто ты, злодей?

– Да сама ты – старуха окаянная! – с тем же ожесточением ответил Васяка, видать, потерявший всякое терпение, когда из-за двери его назвали злодеем. – Красная Армия пришла, а ты, бабка, не открываешь. Скажи хоть, немцы в деревне есть? Или ушли?

За дверью сразу всё затихло. Погодя заскребли, зашоркали по косяку. Видимо, старуха отыскивала завалку. Вскоре дверь скрипнула, приотворилась, и из темени сенцев наружу высунулась голова, покрытая шалью.

– А ну-ка, покажись, где тут Красна Армия? И почему она на своей земле ночами украдьмя ходит? – Голос старухи отвердел и она уже без опаски, шире отворила дверь, пытаясь разглядеть притаившегося у стены человека, разбудившего её среди ночи.