Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

— Валяй…

Петрову, действительно, удалось укрепить флаг с красным крестом на гребне одной из скал, на вершине росшего там полусгнившего дерева.

Но этот подвиг, однако, стоил Петрову жизни.

Раненый двумя пулями он скатился со скалы, сильно разбившись при этом.

Однако, он нашел в себе силы спросить:

— А стрелять перестали?

— Отступили, — ответили ему. Петров, должно быть, не расслышал.

— Слава тебе Господи, — произнес он и перекрестился.

Потом он потерял сознание.

— Зиновьев, стой!

И с этими словами поручик Крюков закинул поводья на луку седла и поспешно сошел с лошади. Когда он слезал с лошади, он все время смотрел в сторону, вниз и, очутившись на земле, в густой траве, доходившей ему до колен, сейчас же нагнулся, опершись ладонями о колени вытянул шею, сдвинул брови, приблизив лицо совсем к траве… Он что-то пристально рассматривал в траве.

Зиновьев, ехавший за ним сзади, тоже остановил лошадь и тоже посмотрел туда, куда смотрел Крюков.

Но он ничего не увидел в траве… Солнце поднялось уж довольно высоко, от кустарников на траву падали узорчатые тени, казавшиеся почти синими сквозь тонкий дымчатый пар, поднимавшийся от травы. Ярким пятном, такая же синяя, резкая, лежала на траве тень от склоненной фигуры Крюкова.

— Что там? — спросил Зиновьев.

В эту минуту Крюков повернул к нему лицо.

— Кровь, — сказал он и широко открыл глаза. Он умолк, смотря на Зиновьева немного тревожно, чуть-чуть открыв рот… Потом глаза его скользнули мимо Зиновьева, куда-то вдаль, брови опять сдвинулись, лицо приняло сосредоточенное выражение…

Он сомкнул губы, и видно было, как он стиснул зубы: желтоватые худые щеки в тех местах, где они прилегали к деснам, образовали складки — словно присосались к деснам.

Это была первая кровь, которую он видел здесь…

Он понимал, конечно, что прибыль сюда не ради прогулки, но сейчас его будто что толкнуло в грудь, когда он заметил дрожащую на тоненьком стебле совсем еще молодого ковыля эту яркую как рубин каплю крови…

Чья это кровь — их или наших — его не интересовало в эту минуту…

Его поразил только «вид этой крови».

Кровь была свежая и вся в свету солнца… маленький-маленький красный шарик… И на вершине шарика золотой искоркой горело солнце… Точно кровавый глазок смотрел на него из травы.

Зиновьев подъехал ближе.

— И то кровь, — сказал он. — А ну-ка дальше.

И, толкнув лошадь, продвинулся мимо Крюкова… Его лошадь шла по траве, качая головой, косясь исподлобья, и била хвостом по бедрам… Ее одолевали комары, сейчас же окружившие всадников, как только они остановились.

Крюков молча стал взбираться в седло.

— Вот еще! — крикнул Зиновьев, обернулся к Крюкову, оперся рукой о круп лошади и проговорил, блестя глазами, при чем губы его, когда он говорил, все время подергивала улыбка.

— Они?.. Крюков, ты как думаешь?

Слова у него словно путались в этой улыбке; в углах губ собралась слюна. Что-то почти радостное было в его лице; он коротко мигал веками и дышал с остановкой, будто чувство, наполнившее его грудь, мешало дыханию. Крюков по-прежнему был серьезен.

— Нужно идти по следу, — сказал Зиновьев.

Крюков наклонил голову.

— Конечно, пойдем, — произнес он. — Жаль только, что мы ничего не захватили с собой, кроме револьверов.

— Это ты про винтовки что ль?

— Да.

— Хорошо и револьверы.

Зиновьев говорил так, будто торопился. На минуту у него в глазах даже мелькнуло что-то, точно он опасался, как бы Крюков не вздумал возражать…

И Крюков заметил это и заметил потом, как опять радостно блеснули глаза Зиновьева, когда он согласился с ним, что нужно идти по следу. Будто он, Крюков, мог не согласиться…

Зиновьев сейчас же двинул лошадь вперед и уже более не поворачивался к Крюкову и ехал молча теперь впереди Крюкова, все время поглядывая то направо, то налево.

Через каждые три-четыре шага попадалась трава, обрызганная кровью.

В одном месте трава была примята. В траве валялась окровавленная тряпка.

— Тут, верно, делали перевязку.

Крюков и Зиновьев опять остановились.

— Лежка, — сказал Зиновьев, словно он говорил про раненого зайца.

Дальше уже пришлось ехать, руководясь исключительно лишь замятой и еще не успевшей как следует выпрямиться травой… По зеленому травяному морю точно бежала тоже зеленая, только немного потемней полоска, где, очевидно, прошел раненый.