Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

— Подобрать!

Только всего!

Остановиться нельзя… Нужно идти. Только ненависть впивается в сердце… Мрачно вперед, между деревьями, смотрят из-под сдвинутых бровей хмурые глаза… Пальцы крепко сжимают винтовку…

Кажется, деревянная накидка ствола лопнет, как сухая щепка под пальцами.

Вон еще упал…

Пуля угодила прямо в сердце…

Навзничь грохнулся… Царапает грудь… Рубашка на груди и руки потихоньку покрываются кровью… Знает, что нет спасения… Только шепчет:

— Братцы, ах, братцы…

Мигает глазами… На ресницах слёзы.

Силится поднять голову — нет силы… Слышит, должно быть, как около глухо стучат сапоги… Ведет глазами кверху, чтобы увидеть кого-нибудь, какое-нибудь знакомое лицо, но перед глазами какая-то темная муть…

Снова шепот:

— Ах, братцы, ах…

Веки отяжелели, надвигаются на глаза, словно застывают… Что-то красное брезжит сквозь ресницы…

Что это?.. Листья!.. Точно кровь побежала по стволам деревьев под корой и разлилась в листьях, и листья дрожат и трепещут, кровавые как рубин…

— Этого оставить!..

Кого это «оставить»… Его или еще кого?..

Холодный ужас наполняет душу. Полуразверстые губы силятся крикнуть что-то… Все лицо подергивается… Вздрагивает все тело…

— Ах, братцы!..

Дальше, дальше…

Мимо раненых и убитых, мимо умирающих, перепрыгивая через убитых, подвигаются стрелки.

Слышатся слова команды; в солдатских рядах вперемежку со стоном раздаются там и сям отрывистые голоса:

— Не выдавай!

— Гляди друг за друга…

Точно с кровью вырываются эти слова из груди…

А впереди все валятся…

Вон одному ударило в плечо. Выронил винтовку, схватился за плечо, щупает пальцами около раны… На побледневшем лице выражение напряженного ожидания…

Вон один остановился, сел поспешно и стал снимать сапог.

Видно, что торопится… Дергает сапог, охватив одной рукой около каблука, другой — за носок.

Снял, наконец, и порывисто нагнулся… Грязная портянка вся в крови.

Также торопливо начинает разматывать портянку, подняв ногу и придерживая ее на весу, под икру, правой рукой.

Размотал и опять нагибается. Долго смотрит, потом осторожно ставит ногу на траву, пробует, может ли наступать.

А кровь так и льет сбоку около большего пальца…

Из рядов выскакивает солдат, подбегает к раненому.

— В ногу?

— В самый палец…

И раненый поворачивает ногу так, чтобы видно было рану. Потом взглядывает на солдата.

— Кабы малость полегче… Идти нельзя.

— Свести, может? — говорит солдат неуверенно и мечется на месте.

Глаза у раненого становятся хмурыми. Он машет рукой.

— Догоняй своих. Сам дойду.

Он строго смотрит на солдата.

— Ну?.. сказано тебе, Иван Петров!

И, нагнувшись, перевертывает портянку другой стороной, расстилает ее на земле и, осторожно придерживая рукой, ставит на нее ногу.

— Ну, народец-бормочет он.

И вдруг откидывается всем корпусом назад, прикрыв рану обеими ладонями… Нижняя губа закушена, лицо побледнело. Долгий свистящий звук, точно он всасывает что-то сквозь крепко стиснутые зубы, вырывается с одного угла рта, раздувая губы в этом месте.

— О, что б тебе! — шепчет он, — как огнем…

Иван Петров помог добраться одному раненому офицеру до перевязочного пункта.

Офицер был ранен в руку одной пулей и другой в икру ноги. Когда к нему подбежал Иван Петров, офицер крикнул было ему:

— Пошел на место!

Но именно в этот момент пуля ударила ему в ногу… Сначала он не ощутил никакой боли, и только когда повернулся, чтобы идти, почувствовал, будто ему вдруг свело всю ногу от щиколотки до колена…

Он сперва так и решил было, что у него просто судорога…

— Пошел! — крикнул он еще раз Петрову, не двигаясь сам с места, так как не мог пошевелить ногой… Нога у него сразу отяжелела, точно налилась свинцом.

Он стоял и глядел на Петрова бледный, кусая губы, потому что ему было и больно, и досадно на Петрова, и эта досада и боль щипали и дергали нервы.

— Да вы глядите, у вас вся нога в крови! — крикнул Петров.

И он, забежав сзади офицера, присел на корточки.

— В щиколотку? — спросил офицер, нагибаясь сам и протягивая вниз руку.

— Никак нет — выше.

Офицер провел рукой по ноге снизу-вверх от щиколотки и вдруг отдернул руку.

— И то, — сказал он; —а мне казалось в щиколотку или под коленку.

Он еще раз тронул рану и сейчас же положил руку Петрову на плечо.

— Ну, веди!

Но в нем все равно остаюсь недружелюбное чувство к Петрову.