Леонид Резников - Синдбад

Сборщики налогов возмущались вовсю, брызжа слюной и грозя страшными бедствиями, но, как правило, в стороне от чайханы, потому как, на самом деле, они боялись связываться с неустрашимым силачом. Собственное здоровье было дороже нескольких серебряный монет, отсутствия которых пресветлый эмир даже не заметит.

Синдбад в драке был быстр, ловок, неутомим и практически неуязвим. Несколько ссадин и легких порезов не в счет. К тому же он применял никому неизвестные здесь приемы, действенные и наводящие ужас даже на бывалых громил. Так что вскоре портовая чайхана стала самым безопасным и процветающим местом в городе. Ее хозяин не мог нарадоваться на нового работника, но каждый раз принося Синдбаду плов или шашлык, он на нет изводился от жадности, весь вечер потом не находя себе места: Синдбад не только отменно исполнял свои обязанности, но и ел за троих.

Надо сказать, Синдбад за пару с небольшим месяцев прилично выучился говорить на местном наречии и охотно сдабривал речь восточными ругательствами – как известно, именно ругательства есть то, что, как правило, в первую очередь учат все переселенцы.

– Куда прешь, грязный шакал? – отгонял Синдбад нищих попрошаек, не желавших зарабатывать честным трудом. Или подбадривал вылетающих из чайханы разбойников фразой: – Будешь знать, сын облезлой верблюдицы! – Ну и тому подобное в том же духе.

А по вечерам, когда на ночном небе зажигались звезды – здесь они не такие, как у него на родине, и небо шире и бархатнее, и луна крупнее и ярче, – Синдбад, лежа на топчане, вздыхал о том мире, откуда он не по своей воле был заброшен сюда, на Восток.

По настоящему Синдбада звали Синдарев Богдан, Бодя, как звала его мама, ласково улыбаясь и приглаживая сыну непослушные вихры, о которые было сломано немало гребней. Мама воспитывала сына одна, выбиваясь из сил на должности главбуха крупной фирмы. Папа исчез еще до рождения Богдана, и единственное, что мальчик знал о своем отце – тот был казахом. Ни имени, ни фамилии, ни кем он был по профессии. Просто казах – не более и не менее. Заделал матери ребенка и слинял, видимо, устрашившись ответственности.

Мать особенно не расстроилась, хотя ночами иногда плакала в подушку, но Богдана не раз одолевали сомнения, что именно казах был причиной ее слез: несчастной женщине вполне хватало проблем и с собственным сыном, вечно встревающим в разные истории.

Учился Богдан ни шатко ни валко, перебиваясь с четверки на тройку. Драки обходил стороной, но если уж кто его задевал по-настоящему, то остановиться уже не мог и принимался крушить все вокруг. Ссадины и шишки у его противников – только полбеды. Вылетали стекла, ломались парты, падали классные доски… Несчастная мать не успевала оплачивать ремонты, а Богдан только твердил свое: «А чего он?» – и неизменно шмыгал носом, в душе соглашаясь с матерью, и каждый раз обещал себе взнуздать непокорный характер. Чтобы направить энергию сына в нужное русло, мать отдала Богдана в секцию дзюдо. Там Бодя, помимо приемов, научился держать себя в руках.

При всем при том Богдан просто бредил Востоком. Вероятно, тяга к Востоку было единственным, что ему передалось от отца. Богдан зачитывался «Тысячей и одной ночью», похождениями хитреца и заступника бедных ходжи Насреддина и с жадностью поглощал все фильмы, имеющие хоть какое-то отношение к Востоку.

После школы были колледж, где Богдан выучился на повара, и армия, о службе в которой Богдан не любил вспоминать – нудное однообразие с попыткой превратить его в беспрекословно подчиняющегося робота, чего Бодя терпеть не мог. Да и оружие он не особо жаловал. А после была столь же нудная работа в ресторане, где спесивым клиентам вечно что-нибудь не нравилось. И еще неудачная любовь…

Однажды, перебирая старые вещи на пыльном чердаке своего дома, Богдан среди прочего наткнулся на пыльную керосиновую лампу. Повертев лампу в руках, Богдан потряс ее, поднеся к уху, – внутри плеснулся керосин. Богдан никогда не держал в руках подобных ламп, и ему стало любопытно, как она работает. Тем более в лампе сохранилось немного топлива.

Захватив лампу с собой, молодой человек вернулся к себе в комнату и долго вертел в руках необычный светильник. Лампа была очень старая, стекло ее покрывал толстый слой пыли, сквозь который виднелась сеточка мелких трещин. Зеркало помутнело, окислившись, и ничего не отражало, а на металлическом основании кое-где вздулось пузырями и отслоилось никелированное покрытие. Из-под него проступили темные пятна ржавчины.