Анна Прокофьева - Ольма. Стать живым

– Вы что же ко мне с ночевкой припожаловали? А приятель твой черновласый, побойчей тебя будет. Молодой, да ранний, вижу. И тебя тоже вижу. – Сузились строго берегинины глаза. – Где же охотник ярая сила твоя и дух горячий? Пошто с землей сливаешься, пластаешься, ввысь расти-вставать не хочешь? Раньше-то под моей березой горячи речи говорил и горячим телом траву обжигал. Да не один, а с девкой. Та трава аж от твоей страсти скручивалась-съёживалась, когда девку красную обнимал. Куда силу растерял-потратил?

Стыдно Ольме стало от слов таких, горячо щекам, а в носу от обиды защипало.

– Пошто я такой нынче, спрашиваешь? Да по дурости своей! Думаешь, мне в радость быть пыльным и холодным, да по земле пластаться?! – захлебнулся обидой и словами подавился. А Берегиня меж тем продолжила:

– То что ошибку свою признаёшь – молодец. Но в остальном – не на то жар свой скудный, оставшийся, тратишь, не на то… В другой сосуд его лить надо, а не злыми словами вокруг раскидывать… Мне-то от матушки нашей тишина, да нега досталась, я ее не трачу, но дарю… – Журчал ее голосок, – Вот, и ты не шуми понапрасну, копи силу, копи. Да дари потом… Но нынче поведай-ка лучше, зачем пожаловали, да еще и лакомство принесли для меня? – Берегиня мягкою струёй стекла с дерева и опустилась на колени около угощения.

Ольма собрался с мыслями, задвинул горячую обиду поглубже и ответил:

– Роща твоя, знамо дело священна, и попросту взять и сломить дерево в ее пределах – нехорошо это. – Берегиня, отломив кусочек сыра, благосклонно кивнула и махнула ладошкой – продолжай, мол. Ольма продолжил. – Ну, так, вот. Замыслили мы луки крепкие изготовить, березовые планки нужны. Две.

– Луки, говоришь? Оружие… Злое, кусучее… Зверя бьет-убивает, птицу ранит… – нахмурилась Берегиня. Но тут в разговор вмешался Упан:

– Послушай, Куштырма, ты ведь Кострома-Костромушка? Неужто не знаешь, что человек долго на одних травках не протянет, надо и дичь добывать…

– Знаю, ведаю. Откель имя мое верное знаешь, – мурлыкнула Берегиня, – Кто сказал? – облизнула пальцы от крошек Кострома.

– Так, вот, он и сказал, – махнул Упан рукой в сторону. – Грустная твоя история, дева.

– Не дева я простая, да и не совсем Берегиня, кое-что могу… Не только цветком ярким в лесу синеть. – И запела, – Вот трава-цветок – брат с сестрою, то Купала – да с Костромою. Братец – это желтый цвет, а сестрица – синий цвет… – журчание ее песни оборвалось и она продолжила, – Что же, благодарствую. Угощеньем порадовали, да разговором ладным. Так уж и быть – отдарюсь. Дам я вам плоти березовой. У самой матушки-березы попрошу, – прижалась щекой к грубой коре Кострома. И, вроде, только что у корней, в траве сидела, а тот же миг над Ольмой склонилась, Упан и моргнуть не успел. Склонилась, прохладной рукой по голове погладила, да быстрыми пальчиками до щекотки по спине пробежалась.

– Не тут ты сломан, милый, а вот здесь, – толкнула мягкой ладошкой в лоб, будто телка, – Коли историю мою знаешь, то и знать должон, кому Кострома является самолично. Знаешь, али нет? Молчишь? Так я поведаю. А прихожу я к тем, кто совершает ошибку, сходную с моею. Прихожу я к тем, кто стал слишком черствым, гордым, кто перестал замечать что в душе у других округ него, к тем, кто посчитал себя лучше других. А ты посчитал, ведь, верно? Провинился сам перед собой и перед обществом. И должон испытание пройти. Какое не скажу – сама не ведаю. Знаю только, что сплели Доля и Недоля нить твоей судьбы с черным сыном медведицы-девицы, и кроме планок березовых дам тебе совет глядеть на людей, что рядом, и быть добрее к ним, о них думать, а о себе забывать.

Миг, и снова она уже около древней березы, только юбка прозрачным кружевом взметнулась. Заглянула второму гостю светлыми глазами, в глаза черные, глубокие.

– А тебе, пуйка, скажу – не стриги волос, ни за что не стриги! Коли силы своей лишиться не хочешь. Не стриги и никому не позволяй. Вот тебе на память гребешок. Бери, не бойся! Не русалий он! Не приворожу. Лишь помощь от него будет тебе, коли возьмешь его. В нем сила чудесная для тебя. Причеши им кудри свои, когда деву по сердцу встретишь. Но коли забудешь о нем – беда будет! – сказала и исчезла легким ветерком, будто пушинки одуванчиков сдуло. Только среди ветвей журчал, затихая, серебряными колокольчиками смех.

А перед Ольмой в траве белели березовые планки, будто уже оструганные. Причем нужной длины и толщины.

– Ай, да, кудесница, Берегинюшка наша! Смотри, Упан, планки-то уже готовы и точно под наши луки, только склеить осталось! Кланяйся и благодари деву чудную! – И сам запричитал, – Спасибо, Куштырма, Кострома, Костромушка за подарки и за советы, вовек не забудем дружбу и помощь твою.