Анна Прокофьева - Ольма. Стать живым

Мокрая, вся в зеленой тине лохматая собачонка выползла на берег и, виляя куцым хвостиком, ткнулась носом в хозяйкины колени. Вслед за ней из воды поднялся сгорбившись, весь в иле и зеленых водорослях горбатый и широкоплечий кто-то… Из-под низких бровей его злобно сверкали красным глаза, а могучая лапа держала за вывернутую челюсть плоскую морду речного чудища.

– Эй, Упан, друже, хорош яриться, все кончилось, не пугай малявку, – успокаивающе заговорил Ольма, – да и рыбий клей у нас будет теперь… Почти целый туес… – продолжил охотник, смерив взглядом рыбину длиною со взрослого человека.

***

Полдня почти прошло, как они притащили огромную рыбину к шалашу. Притащили и обнаружили, что нет посудины, в которой надо варить клей.

– Эй, Ольма! Я у деда в кладовке видел большущий котёл стоит и пылится. Наверное и не нужен вовсе. Давай приволоку завтра. А рыбу в листья крапивы завернем, и повесим повыше. До утра доживёт.

– Ладно кумекаешь! А чтобы время зря не терять, разделаем-ка рыбину. И нам ужин и на завтра всяко работы меньше. Кожу, жабры и плавники отдельно на лопух складывай. А мясо на кусту развесим, на солнышке завялится.

Ковырялись с рыбой долго, солнышко давно перевалило за полдень и неспешно клонилось к окоёму. Извозившийся по уши в рыбьих кишках Упан, под руководством Ольмы, торжественно извлёк из рыбьего брюха огромный рыбий пузырь, самую что ни на есть главную сокровенную часть крепкого клея. Ольма торжественно и собственноручно эту потаенную часть разрезал и растянул на палочках для просушки.

Солнце уже садилось, когда они с удовольствием уписывали нежное, запечённое на углях рыбье мясо. Липкий горячий сок тек по пальцам, губы и щеки выпачкались в золе, а в животах стало тепло от приятной сытой тяжести. Наевшись и цыкая зубом, темноволосый приятель заговорил:

– Да мы с тобой настоящие русалы, братишка! – Хмыкнул Упан, – В тине, рыбой воняем… Скоро хвосты вырастут. – И тут же дурашливо прижал руки к бокам, хлопнул ладонями по бокам и пропищал тоненько, – У русалочки рыбий хвостик, а на сердце тоска и лё-о-о-од!

– Да, помыться не помешает… Только, вот, вечереет, как бы настоящие русалки не сбежались на твои песни…

– Да, ладно, нету здеся никого! Айда мыться, а то к утру склеимся и из шалаша не вылезем. – Парнишка закинул приятеля на закорки и ухая поскакал к воде. С хохотом они плюхнулись в воду и прямо в одежде принялись плескаться на мелководье. Упан разыгрался и, представляя себя русалкой, нацепил на голову комок длинных водорослей и тоненько голося выполз на камушек у воды стал делать вид будто причесывается.

Ольма отмокал в тёплой воде, облокотившись на локти. И ему было так хорошо – он смотрел на дурачившегося Упана и на вечереющее небо, будто подкрашенное черничным соком. Солнце садилось за лес и сиреневые тени медленно ползли от леса в сторону реки. Как только их длинные темные пальцы дотянулись до зарослей камыша, что окружали Ольмову заводь, камыш еле слышно зашуршал, и около камня на котором сидел и потешно голосил Упан появилась тень сгорбленной черноволосой старухи. Она поднялась за спиной парня и прошипела:

– Пошто мой камень оседлала, девка, рыба зелёная? Твоё место на берёзах за излучиной. Здеся я власы чешу и песни пою. – И безобразная брюхатая старуха, упершись в спину Упана холодными лапами, вознамерилась столкнуть того с камня. Но черноголовый уперся и, резко развернувшись, рявкнул по медвежьи прямо в зелёную морду речной нечисти. И та, от испуга не удержалась и плюхнулась сморщенным старушечьим задом в мутную воду, после чего гнусаво захныкала:

– Что деется, что деется-то?! Оборотни в русалках ходют, у исконной речной нечисти хлеб отбираю-у-ут! Скоко себя помню, не бывало такого! Где же мне нынче власы чесать, да косы плести, да песни пе-е-еть? Как же мне шошичихе теперя быть? Набрели новые, молодые, дерзкие. А ты чего скалишься болезный? – Обратилась она уже к Ольме. – Тебе до первых холодов только жить, а дальше все – и не жить вовсе… – После этих слов шошичиха схлопотала комком водорослей по морде от Упана:

– Ты старая говори, говори, да не заговаривайся. Ольма-брат ещё тебя нечистую переживёт! Сейчас как выволоку на берег за космы чёрные, да к дереву привяжу на солнечной стороне, враз отучиться гадости говорить.

Речная бабка сжалась в комок и меленько затрепетала, задрожала от страха.

– Миленький-красивенький, не губи! Не губи, молодец! Все, что хочешь сделаю, не губи, не волоки меня на солнце, на землю сухую-у-у!