Анна Прокофьева - Ольма. Стать живым

– Ты ж мне про Куштырмо, то бишь – Кострому хотел рассказать, а тут все какие-то другие имена слышатся. Семаргл, Купальница… Богумир какой-то…

– Экий ты нетерпеливый! Это только присказка, сказка впереди! Идти еще не близко, успеешь еще и о Костроме наслушаться. – Хмыкнул Ольма. На что Упан только глаза закатил. Ольма озорно разулыбался, но продолжил. – Так вот. Идет Семаргл со службы своей ратной, акурат по берегу речки, а уже смеркалось и все люди окрест по домам разбрелись отдыхать от дневных трудов и забот. Шел воин и думал о том, что несет он ношу тяжкую да стережёт покой людской, а сам-то один одинешенек ходит, бобылем живет. Ведь из-за службы ратной обережной ни минутки свободной, ни мгновения, чтоб на дев прекрасных посмотреть и себе достойную в пару выбрать. Шел он так по тропинке, размышлял, и вдруг услышал песню девичью. А голос был – заслушаешься, будто колокольцы, да, бубенцы мелодию нежную и грустную выводят. А песня эта дивная с берега доносилась:

«Русы косы расчешу,

Луны-матушки спрошу —

Ай, и где мой милый,

Где же мой желанный?

Вы, русалочки, ведите,

Вы любовь мою будите.

Спит ли витязь мой

Под крутой горой?

А не спит, ведите к броду,

Не пускайте его к дому…

Алы ленты развяжу,

Гребнем кудри расчешу,

Кудри милого тяжелые,

Словно речка долгая…

Расчешу я темны волосы,

Заворожу голосом…

Только милый не идет,

Мне подарки не несет…

Видно, лишь русалкам,

Меня бедну жалко…» – жалобно вытянул мелодию грубоватый Ольмин голос.

– Хорошо поешь, жалобно. Может, в шуты пойдешь песни петь? По селищам?

– Ну, тебя охальник, – надулся Ольма, – так мне Томша раньше пела, когда на вечерней зорьке за околицу к реке ходили… – еле слышно добавил парень.

– Не вздыхай, будто болотная трясина, лучше дальше рассказывай.

Ольма, продолжая ползти по траве, снова вздохнул, но собравшись с мыслями нарочито бодро продолжил.

– Услышал, говорю, Семаргл песню эту и стал сквозь густые ивовые ветки к берегу пробираться, но увидел сквозь листву свет дивный прямо на самом берегу сияет, а вокруг него, света этого, русалки бледные хоровод водят. – Ольма говорил, а у самого перед глазами вдруг Томша стала, кожа ее белая в вырезе рубахи, и жилка синяя на шее часто бьющаяся. Вспомнилось, как его разгоряченное тело густая влажная трава холодила, когда Томша у него на груди лежала. Как давно это было. Где Томша нынче, а где он?.. – Вздохнул печально вновь и продолжил сказку. – Не удержался Семаргл, очаровал его волшебный голос, вышел он на свет призрачный, русалки от его огненного взора, так и прыснули в стороны, а облако нежного света осталось на поляне. И чем ближе он подходил, тем яснее проступало очертание тела девичьего стройного. И позвал воин: «Скажи, кто ты? Песнь твоя чудесная приворожила меня, повернись, глянь на меня, одари взором сияющим!» Тотчас повернулась к нему дева и увидел он глаза красоты небесной, под густыми бровями, щеки нежные с кожей прозрачной и губы, как лепестки шиповника лесного. Спросил, а сам уж ответ знал, что это возлюбленная его, и никак иначе. И таким горячим взором посмотрел в глаза девушки, что погасил печаль в ее светлом взоре и зажег ответный огонь в сердце Купальницы. Так и полюбили они друг друга. Но встречаться могли только два раза в год, когда Колоколнышко наше красное то на зиму, то на лето поворачивает. А к летнему равноденствию Купальница двух деток принесла. Кострому и Купало. Сестрицу и братца…

– Ну, наконец-то, до сути дошли, – буркнул Упан.

– До сути дошли, а куда надо еще не пришли. Дальше рассказываю. В день Кокуев, к реке прилетела птица чудесная по имени Сирин. И распевала она красивые песни. Но из тех, кто слушал те песни – тот забывал обо всем на свете и следовал за Птицей Сирином в царство Нави. Ну, все умные тогда люди строго-настрого запретили глупым и несмышленным деткам ходить на бережок, да птичку эту чудную слушать. Но не послушались Купала и Кострома предостережений своей матери Купальницы, тайком от нее побежали братец с сестрицей в чисто полюшко – послушать птицу Сирина, и от того приключилось несчастье. Забыли они про то что брат с сестрой. Судьба разлучила их – манко Купалу по велению темного Кощея гуси-лебеди вместе с птицей-Сирин унесли за тридевять земель. А Кострома спрятаться успела.

– Остановись-ка, друже! Что за зверь такой – темный Кощей? – удивился Упан.

– Упанка, а ты деда своего, суро, свет, Кондыя слушаешь ли? – спросил вдруг Ольма