Николай Виноградов - Эх, жизнь моя моряцкая

«…Месяц назад у Тани с Сашей была свадьба. Вчера Саше присвоили звание капитана. Через неделю они уезжают жить в подмосковье, в военный городок поселка Видное. Его направляют туда служить. Вот и останемся мы с папой одни…»

«Кажется шторм начинается. Тьфу, невезуха! Надо сходить в радиорубку, принять свежую карту погоды», – ворчал про себя Паша.

К вечеру третьего дня хода по Тихому океану шторм достиг одиннадцати баллов по шкале Бофорта – жестокий шторм с высотой волны до шестнадцати метров. Павел смотрел в лобовой иллюминатор, вцепившись пальцами в его раму, широко расставив ноги. «Мамочки родные, спаси и сохрани нас, Господи», – бормотал он себе под нос.

Волна резко поднимала пароход, разворачивая его на некоторый угол, сбивая с курса и швыряя, как какую-то щепку под большим креном и дифферентом в бурлящую пучину. Скатываясь с гребня волны, судно заныривало носом в океан, а винт на корме вхолостую работал в воздухе, как пропеллер, вибрируя корпус с частотой звука. Паша наблюдал, как изгибался в разные стороны длинный корпус парохода. Контейнера на крышках трюмов ходили ходуном, жутко скрипя железом. Через некоторое время волна с такой же скоростью выталкивала судно вместе с Пашкой чуть ли не вертикально вверх, и он снова видел грязное злое небо.

«…Есть ещё радостная новость, мы купили машину „Запорожец“. Такая хорошенькая, синего цвета, с ушками. Маленькая для моей комплекции, но бегает шустро. Теперь в сад на ней ездим. Сейчас в саду всё в цвету. Такая радость, если б ты видел. Красота…»

– Ты чего, Витёк? Укачало? Ну и видок у тебя, – зашёл к Павлу третий механик.

– Слушай, Пашк, дай бутылку водки до Ванкувера. Такая тоска обуяла, блин, впору хоть за борт.

– У самого состояние не лучше. Тоже бы нажрался с удовольствием, да на вахту через два часа. На, конечно, не вопрос. Только уж совсем-то не расслабляйся, вон штормяга какой.

– Наплевать, мне сейчас главнее свой душевный шторм успокоить. Всё будет ОК!

«…Спасибо тебе за подарки. Из материи, что ты прислал, пошили всем платьев и костюмов. Твоя тётка Шура связала из мохера всем кофты, джемпера и свитеры. Из джинсовой ткани молодёжь нашили себе джинсов и курток. Ребятня на радостях уже всю жвачку изжевали. Гошка последнюю жвачку целую неделю изо рта не вынимал. Конечно, где они видывали такое. Гудрон – вот и вся их жвачка была. А из-за твоего журнала с голыми девками у нас с отцом одни скандалы были. Он всё ругался, кричал, чтоб духу его в доме не было. А тут сосед с четвертого этажа пришёл, пронюхал как-то, попросил продать за двести рублей. Ну я и продала от греха подальше. Ты уж больше такие журналы не присылай, срам же один. Здесь весь двор уже знает, что ты у нас моряк, почтальонша раструбила. Конечно, вон сколько она нам твоих телеграмм приносит. Мы с папой купили карту мира, на которой отмечаем точки на городах, в которых ты бывал, и соединяем их линиями шариковой ручкой. Вся карта уже исчеркана, живого места не осталось…»

«Вот гадство, не уснуть никак. Шторм ещё как назло, – крутился с боку на бок Паша. – Сходить, разве, на мостик, мозги развеять. Там сейчас Олег с Петрухой рулят. Всё равно не усну»…

– О-о, Паша! Не спится? Чай, кофе? Вода в кофеварке ещё не остыла.

– Да, что-то никак. Крутился, крутился – бестолку. Вроде стихает помаленьку.

– Всё уж, последние издыхания, считай. К обеду полный штиль будет. Я всё вон за тот красный контейнер переживаю, на третьем трюме. Вон, верхний справа. Видишь, как его раскорячило? Надо утром боцману сказать, чтобы хоть тросами стянул. До Канады ещё шлёпать да шлёпать. Чего хоть в эфире-то слышно, какие новости?

– Ничего не слыхать, глухо, как в танке. Один треск на всех диапазонах из-за атмосферных помех. Вчера закрытие Олимпиады в Москве было. Поймал на семнадцать мегагерц Льва Лещенко, про Олимпийского Мишку пел. Слышно еле-еле, другие радиостанции забивают, самого вестибюлярка мучает, а я сопли, как дурак, глотаю. Скажи мне раньше кто-нибудь, что я от Лещенко слезу умиления пущу, не поверил бы.

– Э-э, брат, это ностальгия. Болезнь есть такая – тоска по Родине. Она может и всю душу наизнанку вывернуть. Сейчас-то как раз все ей и болеют. Вон и Петруха, наверняка, только о доме думает. Эй, Пуля, ты о чём сейчас думаешь в темноте? Не уснул ещё там?

– Уснёшь тут, стоя-то. Скорее бы шторм кончился, авторуль бы включили. Хоть на диванчике посидеть, ноги уже устали, – жаловался молодой матрос-рулевой, прибывший на это судно в прошлом австралийском рейсе. Получил кличку Пуля за добровольное согласие быть гонцом-золотые пятки. Когда в обществе назревала какая-либо пьянка, он тут как тут, «Давайте я сбегаю, я пулей. Только у меня грошей нема». Родом из под Харькова, после трёхлетней службы во флоте остался работать на Дальнем Востоке.