Лидия Бормотова - Степной принц. Книга 1. Горечь победы

– Энциклопедический багаж на меня с неба не свалился, – буркнул Чокан, несколько даже уязвлённый. Будто его уличили в какой-то подтасовке, шульмовстве при жеребьёвке или другом подобном мошенничестве. Он чужого места не занимал, не выдавал себя за того, кем не является. – Этот багаж стоил мне многих лет упорного труда… – и вдруг совсем иным тоном, дохнувшим страстной мечтой, озаряющей смыслом каждый день жизни, которую не жаль без остатка ей посвятить, признался: – Меня неудержимо влечёт эта экспедиция с детства.

Баюр промолчал.

Покров тайны, в который был закутан по самое темечко неожиданно возникший рядом с побратимами попутчик, он сбросил сам. Доверился. На трепло, у которого язык за зубами не держится и который выбалтывает свои и чужие секреты встречному и поперечному, он был не похож. На беспечного лопуха – тоже. Может быть, невзгоды в пути открыли ему что-то о новых знакомых такое, что побудило его к откровению без опаски. Поверил, что не ударят в спину, что страх за свою шкуру не заставит пожертвовать его головой? Тем, кто рискует жизнью ради свободы, кто не мыслит себя рабом, не покоряется судьбе и готов сразиться с ней, тем, которые дважды спасли его от позорной и мучительной участи, можно довериться. Конечно, посвящать во все подробности своей роли он не стал. Да и зачем? Они ведь не едут вместе с ним в опасное путешествие. Вот если бы…

– Я еду с тобой, – неожиданно заявил Баюр.

Слова упали, словно гром с ясного неба. На мгновение не только Чокан, но и Джексенбе лишился дара речи.

– Что ты сказал?! – монгольское лицо сделало такие круглые глаза, что поставило под сомнение своё исконное происхождение. А о его расцветке в лунном свете тем более догадаться было нельзя, ибо все три лица, голубовато-сероватые, напоминали потусторонних призраков.

– Ты хочешь, чтобы я не спал, мучаясь сомнениями, не разоблачили ли тебя желтолицые мандарины? Или вскрикивал среди ночи от пригрезившегося кошмара, как твою голову (гордость и надежду степи, между прочим!) на шесте возят по городу, веселя туземцев участью русского офицера? И не надейся!

– Совсем сбрендил? Какую голову? – зарычал поручик.

– Ну… живьём скармливают крокодилу или сому, – пошёл на уступку пророк-самозванец. – Наслышан я о восточных казнях! Чем изощрённее и бесчеловечнее, тем слюни длиньше текут у зрителей и кайфа больше.

Чокан, наконец, догадался, что волхв его запугивает (хотя для него самого восточные казни тоже секретом не были), а вполне предсказуемая гневная реакция на подобные предсказания его попросту развлекает, и от души расхохотался:

– И не надейся! – ответил он насмешнику его же словами.

Джексенбе передёрнуло от таких «шуточек», однако намерение Баюра отправиться к чёрту на рога его сильно встревожило, и он попробовал отговорить его:

– И Алимбая не спасёшь, и тебя убьют.

Чокан был согласен с ним, однако дальше продолжил в прежнем духе (отчего Джексенбе насупился и замолчал):

– В самом деле, чем же ты мне поможешь? Составишь компанию на шесте? Чтоб зеваки спорили, чья рожа мерзопакостнее?

– Не знаю, – не стал гадать вслепую Баюр. – На месте разберёмся. Но домой ты вернёшься живым.

– А ты? – спросили оба спутника разом.

Теперь рассмеялся волхв:

– Меня не так просто убить, друзья мои.

Знали бы они, что он не шутит! Тайны водятся не у одного Алимбая. Покопайся в голове каждого – такого нароешь! Белое от чёрного разучишься отличать.

– Мазар! – первым заметил Джексенбе и вытянул руку в направлении какого-то едва различимого круглого сгустка тьмы.

Баюр не только знал, что это такое, но не раз видел в степи подобные сооружения. Что-то вроде надгробных мавзолеев, хранящих прах почитаемых представителей кочевого племени. Они стояли одиноко в самых разных ненаселённых местах неоглядных киргиз-кайсацких земель. Одни – грубо сложенные из неровных камней, невысокие, некоторые – полуразрушенные, другие – монументальные, словно созданные специально для паломничества, круглые или квадратные, иногда украшенные изразцовыми плитками, орнаментами и надписями из Корана. Стены (встречались и трёхсаженные) плавно переходили в купол или ступенчатую пирамиду, а низкий вход – всегда на восток. Умершим поклонялись все киргизы, суеверно считая, что те способны влиять на судьбу живых: одаривать творящих им молитву или насылать беды на непочтительных. Поучительные примеры гнева и расположения духов всегда отыскивались в памяти кочевников. А если в этих примерах встречались противоречия, способные опровергнуть эту веру, то неизменно находилось неопровержимое объяснение «На то воля Аллаха!», спорить с которой никто не смел. Поэтому, встретив в степи мазар, или муллушку, как ещё его называли киргизы, всадники непременно спешивались и на коленях творили молитву, а на куст возле надгробного памятника повязывали какой-нибудь лоскуток.