В Слесарев - Геймекер

– Да, милейший Климентий Михайлович! Абсолютно согласен. Правда с учетом того, что дешифраторы имеют и бесконечные вычислительные мощности, и время для расшифровки!

– Стало быть, решения не существует?

– Не знаю, не знаю! Возможно и существует! Может быть даже не только в сфере математики, но и в области словесности.

– Как это? – удивился Михалыч.

– А вы придумайте наставление виртуальным последышам. Что-нибудь, вроде: «Суки зеленые! Не ломайте код! Имейте совесть! Вам-то зачем это нужно!». Или что-то в этом роде.

Если сможете убедить их, мы будем в шоколаде. Со всеми вытекающими последствиями, в виде медовых коврижек.

– Мда, интересно! – Михалыч поднялся, приобнял вовремя попавшуюся под руку туземную красотку и, шлепнув ее по попке, поинтересовался:

– Интересно, сколько веков ада нам дадут за эти разговоры?

Легонько подтолкнув герлу́ в сторону парилки, он хмыкнул: «Пойду привыкать к сковородке», – и поплелся следом, с явным намерением оставить ей потомство.

Глава 46

Двое приятелей, сидя в стареньких креслах с почти до дыр истертой подстежкой, потягивали пиво в небольшой, небогато обставленной квартирке. Из окон виднелись заречные озера и, подернутый неопрятной грустью осеннего увядания, березовый парк.

Несмотря на изменившееся материальное положение, друзья изредка любили посидеть по старинке в прежней квартире Михалыча.

– Да, – вздохнул Ник, – как все меняется! Алка в столице купила шикарную хату, возвращаться не хочет. А я Москву не люблю. Да и что мне там делать? Дадут какой-нибудь отдел завалящий. Работай на дядю, отчитывайся, перспектив никаких. Алка – начальница. Вредная, как собака!

С другой стороны, как заработать на жизнь? Налоги, кредиты. Фазенда не достроена.

Николай потянулся, разминая затекшую спину:

– Может сбацаем игрушку какую? Да кинем на рынок. Сами.

– Сами, сами, – Михалыч засопел, запивая леща пивом, – Сами. Я давно об этом думаю. Вон и Кристинка объявилась. Она у поляков гражданство получила.

Кристинка не откажется. Она уже и почву зондировала. Возьмет на себя техническую работу. И фирму зарегить можно за бугром. Подальше от этого бардака. Будет куда слинять, когда совсем тухло станет.

А чего делать будем?

– Подумаем. Начнем с того же. Под новой крышей. Наработки с собой заберем. На ноль выйти хватит.

– Бордели уж больно надоели. Исписался. На баб уже глядеть неохота.

– Семейные игры, исторические приключения, космические путешествия, войнушка. Придумаем, – Николай пожал плечами. – Чего огород городить. Тут места всем хватит. Имя кое-какое наработали. Народ нас знает.

– Мне больше всего «Сотворение» понравилось! Сотворил господь то, сотворил се. Приятно работать. Книжки почитал, простор для художника. А то бабы, да бабы.

Можно добавить, что-нибудь вроде Черта, чтобы мешался. Для интриги. И пойдет, и поедет! Можно и в сетевом, и в консольном вариантах.

– Подумаем, спешить не станем, процесс осуществим планомерно и вдумчиво. Звони Кристинке, пусть готовит документы.

Приятели удовлетворенно замолкли. Разговор назревал давно, оба были довольны, что их мысли совпали.

– Клим, ты знаешь, – задумчиво начал Николай. Михалыч сразу же напрягся. Сыч вдруг назвал его по имени, случалось это не часто и означало, что тот хочет сказать что-то важное.

– Климушка, у меня не выходит из головы концепция, которую соорудил Кондаков! «Станут последние первыми, а первые последними»!

Николай помолчал и, сделав усилие, закончил:

– Чем же мы не «последние»!

– Да конструкция! – Михалыч с комично-возвышенным выражением поднял палец к небу.

– В Писании и правда есть. Я проверил. А как же ему, Писанию, не верить!

– Я и верю. Но как же быть с именем? Помнишь, что сказал Проф? Нужен код, до которого потомки не додумаются! Вот и подумал бы, ты же у нас математик! Да еще с творческим приветом!

– Знаешь, дружище, а ведь мне по этому поводу, можно сказать, знаменье было.

Климентий вышел из комнаты и несколько минут рылся в закромах. Наконец он вошел и водрузил на стол, рядом с пивом, темную, увесистую железяку.

– Вот, – торжественно произнес он, аккуратно развернув скрывавшую ее тряпицу. В ней лежало то самое старинное распятие, колониальной работы.

Помня о судьбе Валерки, он никому о нем не рассказывал. Однако, прошло много лет, и сегодня ему захотелось похвастаться редкой вещицей. Тем более, что повод нарисовался сам собою.

Распятие стояло среди огрызков леща, тускло мерцая медными плоскостями.