Михаил Найдич - Высшая мера

— Прочь, — спокойно сказал Айвазян и указал Шипилову на дверь. А потом, поднимая Никитку, миролюбиво проговорил: — У всех нас нынче нервы… так сказать… желают много лучшего. Ты уж не серчай на него, да-арогой. Понимаешь, он много-много воевал, ужасы всякие видел…

Никитка, глотая слезы, не отвечал полковнику, его личико с недетскими складками у губ и глаз, было трогательно-беспомощным, но Айвазяна это не трогало.

Он возвышался над мальчиком и нетерпеливо хлопал его пальцами по плечу. Примерно так строгий столоначальник постукивает по какому-либо предмету, требуя от подчиненных скорейшего завершения работы.

Мальчик плакал беззвучно, гордость заставила его не всхлипывать, крепко сжимать зубы, а они, как назло, стучали и ничего он не мог с ними поделать.

— Ну-ну, мальчик, достаточно! — ровным голосом проговорил полковник. — Очень прошу тебя, дос-та-точ-но! Сейчас ты мне должен рассказать все по порядку: где ты встретился с Мартыновым? При каких обстоятельствах? Ну, и так далее.

«Этот бить не станет, — решил Никитка. — Да и за что же им меня бить? Что я им такого сделал? Это они отца моего зарубили…»

Но самое печальное и трагичное как раз и заключалось в том, что мальчик говорил истинную правду (скрывать ему было нечего — он ведь ничего не знал о Мартынове), но полковник не верил ему, к тому же внешнее благородство и терпение Айвазяна иссякали.

День был солнечный, теплый, а полковнику становилось зябко. Лицо его желтело. Он стоял посредине, скрестив руки и пряча ладони под мышками. Уголки губ подергивались. Он уже не слушал чистосердечные «не зна…», «откуда мне знать?», «Христом богом клянусь…». Нет, нет, этот последний шанс распутать все дело и укрепить свою пошатнувшуюся репутацию упускать нельзя.

Доведенный до отчаяния Никитка наконец замолчал, задышал тяжело и сразу же выкрикнул что было силы:

— Да знал бы я, все одно не выдал бы дядьку Терентия!.. Он… Он за свободу борется, а вы… Мучители!

И здесь все, что так умело сдерживал в себе полковник, прорвалось наружу. Будто горная река в паводок. Наткнулась где-то на каменистую преграду, почернела от гнева и натуги и хлынула, разбросав в стороны огромные глыбы… Айвазян топал ногами от злости, на его губах появилась пена, а лицо покрылось пятнами. Ему сейчас хотелось уничтожить этого мальчишку, чтоб и духу его не осталось…

Полковник даже не смог, как следует подумать над последними словами Никитки. Доведенный до отчаяния мальчишка, выкрикивая в лицо офицеру слова проклятия, окончательно ответил на вопрос, на чьей стороне его маленькое горячее сердце. Но в то же время опытный штабист и разведчик Айвазян, находись он в спокойном состоянии, обязательно бы заметил: нет, ничего не знает Никитка о делах Мартынова, да и не мог знать.

Но теперь уже белогвардейцу хотелось только мстить. Как в капельке воды, здесь отразились законы классовой борьбы — тяжелой, бескомпромиссной.

Нутром Айвазян почувствовал, что Шипилов, этот палач, где-то рядом, и поэтому клокочущим голосом закричал:

— Сотник! Сюда-а! Развязать язык этому пар-ршивцу!

Шипилов не заставил себя долго ждать. Вбегая в низкую дверь шалаша, он будто переломился в пояснице и с протянутыми страшными руками, с растопыренными пальцами надвигался на Никитку.

После первого же крика мальчика Айвазян стремительно вышел наружу. Тугой воротник кителя душил его, но полковник не рванул ворот, а расстегнул его обмякшими нетвердыми пальцами, затем уселся прямо на траве и заставил себя глядеть в небо.

Оно было голубым, с редкими клочками белых, как мыльная пена, облаков. Под таким небом хорошо косить траву, слушать жаворонка, петь тягучую старинную песню или просто, закинув голову, глядеть и привольно дышать. Страшное усилие сделал над собой полковник. Затыкать уши он не желал, но все же сумел заставить себя отключиться, не думать о криках истязаемого ребенка. «Да, да, я все слышу, я не глухой, но мне… да, да, мне нет никакого дела до всего этого. В конце концов, идет беспощадная борьба… Что-о? Ребенок?.. У него есть или была мать, — Айвазян незаметно для самого себя почти вслух прочел невесть из какого уголка памяти вынырнувшие строки: «Сын осеняется крестом… сын покидает отчий дом…» Стихи поэта Александра Блока.

Он сидел, обхватив руками голову, и слегка покачивался. Но потом встал, оправил китель и слегка прикрикнул на себя:

— Ра-аспустились, полковник. Вы не офицер, а неврастеническая барышня.