Михаил Найдич - Высшая мера

Ласманис и Мартынов почти не разговаривали, лишь изредка перебрасывались отдельными словами. Нервы у того и другого напряжены, как никогда ранее… Сомневались в успехе? Боялись, что деникинцы не появятся? Нет и нет. Тревожила их судьба товарища, добровольно выполняющего трудное задание.

Дело в том, что, когда Ласманис и Мартынов разработали план операции, так и осталась невыясненной одна деталь. О ней Артур Янович сказал под конец:

— Итак, мы предусмотрели все. Кроме одного. Первое, что сделают налетчики, это снимут часового. Рисковать человеком не имеем права, посему пост у банка на сегодняшнюю ночь отменяется.

Мартынов вздохнул:

— Но ведь тогда они могут заподозрить неладное. И даже если полезут в здание, все одно будут настороже.

— Что же ты предлагаешь? — нахмурился Ласманис.

Терентий Петрович не успел ответить. К столу подошел уполномоченный Онуприенко и твердо заявил:

— Ставьте меня, не подведу. Стрелять они не станут, чтобы шум не поднимать. Ну, оглушат, только и делов.

— Стрелять не станут, это точно. А пырнуть ножом могут, — сказал Артур Янович. — Нет уж, тогда давайте я встану.

Мартынов что-то хотел сказать, но Онуприенко горячо возразил Ласманису:

— Вы коммунист, Артур Янович, а я, может, завтра в партию попрошусь. У вас за спиной и подпольная работа, и Зимний… а у меня, спрашивается, что?

— Не горячись, — остановил его Ласманис, — здесь на одних только эмоциях нельзя.

Уполномоченному милиции слово «эмоции» показалось обидным:

— Не знаю, какими-такими… но прошу запомнить, товарищ Ласманис, что я… за дело революции… против мировой контры…

— Ладно, — улыбнулся Артур Янович. — Решили. Пойдешь.

И вот сейчас, если выглянуть из окна одноэтажного, но довольно высокого здания банка, можно увидеть темную фигуру часового, услышать его спокойные шаги.

И не удивительно поэтому, что все остальные, особенно «начальство» — Ласманис и Мартынов, с замиранием сердца следили за Онуприенко. Все начнется с него.

Время, как всегда в таких случаях, тянулось неправдоподобно медленно. В тысячный раз люди думали: все ли учтено? Нет ли упущений?.. И пальцы рук впивались в винтовочные приклады, в рукояти револьверов и ножей.

А звезды, как прежде, светили ровно и спокойно. И ночная тишина, казалось, позванивает издалека, со степи, серебряными колокольчиками… Но вот — словно ветер засвистел в пучке проводов, словно ветка хрустнула поблизости. В другой раз обратишь ли внимание на это?.. Да никогда, ей-же-ей.

Но именно в ту секунду все, кто был в засаде у здания и внутри, поняли: начинается. Командиры почти полностью стянули сюда свои группы. Лишь десять человек залегли вдали, у степной развилки, чтобы отрезать путь отступающим бандитам.

Мартынов усомнился было — не маловато ли? Ласманису удалось быстро уговорить, убедить его, ведь не зря единственный пулемет, который они имели, был передан именно сюда…

Уполномоченный милиции Онуприенко был оглушен гирей. Как внутренне ни готовился к этому невозмутимый здоровяк, все одно не удержался от легкого вскрика, и тут же подосадовал на себя: согласно роли, он должен упасть беззвучно, как человек, мигом потерявший сознание. Толстенная папаха выручила, смягчила удар, и все-таки почувствовал парень, как теплая струйка крови скользнула за ухом, покатилась. А он лежал недвижный, в меру напуганный, но, главное, довольнехонький, что задание выполнил, да к тому же не послушал некоторых советчиков. А советовали ему на полном серьезе надеть под шинель нечто вроде кольчуги. Совет в общем-то добрый. Но один притащил лист кровельного железа, другой — огромную крышку от кастрюли: на, мол, друг сердешный, прикрепи, и никакой удар ножа тогда не страшен.

Прижимая окровавленную голову к холодной, ночной траве, Онуприенко думал: «И правильно же, что отказался я. Бой что? Закончится, и война уся закончится, а смех надо мной по всей Кубани раздаваться будет — про то, как с кастрюлей на грудях стоял».

Он ощутил, как крапива обжигает ему руки, и обрадовался: сознание, значит, не угасает, кровь, видать, сочится не так уж и шибко…

И еще Онуприенко инстинктивно нащупывал под одеждой наган, готовясь в любой миг внести и свою долю свинца — ударить по налетчикам.

«Вот только бы ненароком своих не задеть!» — подумал уполномоченный милиции, вытягивая вперед правую руку.

Фонарь нервно плясал в руке прапорщика Скибы…

Во всех делах, подобных этому, прапорщик был правой рукой сотника Шипилова и, надо сказать, в проигрыше не оставался. Неграмотный, в настоящих боях участия не принимал, а вот оно — выбился «в люди»: погоны младшего офицера и, главное, тугой кошелек. Шипилов понимал, что делиться надо не только с высоким начальством, но и с тем, кто непосредственно возглавляет исполнителей. Даже сейчас сотник оставался где-то сзади, а Скиба крадучись, как рысь, боком продвигался по скрипучему коридору.