Михаил Найдич - Высшая мера

— Пригнал коммунистов! — и недобро усмехнулся.

За две недели, проведенные здесь, Терентий Петрович несколько раз слыхал, как за бугром, у Кубани, гремели нестройные залпы. Нетрудно было догадаться, что они означают — именно в том направлении гнали под конвоем пленных. И на этот раз под вечер у Кубани грохнул залп, и Мартынов снова кусал губы и шептал: «Погодите, гады! Ответ придется держать сполна!» В эту минуту он вспомнил, как командир дежурного взвода просил коменданта заменить двух солдат, внезапно заболевших.

Тогда Мартынов не обратил на это внимание, а сейчас почему-то вспомнил, словно бы далекий залп обострил его память и заставил ее глубже заглянуть во все. «Возможно, — подумал Терентий Петрович, — кто-то из казаков или солдат не захотел участвовать в расстреле? Не худо бы проверить».

С невысокой горки он спустился к близлежащему ерику, где стояла старая брезентовая палатка — санчасть, или околоток, как чаще называли служивые.

Солнце, затянутое белесой пеленой облаков, почти не пробивалось сквозь деревья. Место сырое. В воздухе занудливо позванивает мошкара, тянется к человеческим ушам, как к лакомству. Ударял в нос запах несвежего белья и прогнивших бинтов.

Мартынов приблизился к палатке и спросил у пожилого сутулого санитара:

— Кто сегодня поступил сюда из дежурного взвода?

Санитар лениво поднялся с бревнышка и ответил:

— Так что, господин подпоручик, один старикан… вона в кустиках… блюёть. Рыбки объевшись, знач-ца.

Мартынов взглянул туда. Из кустов выходил трясущийся казак и вытирал подкладкой фуражки потный лоб.

— А другой где?

— Другой в палате. Мабуть, приступ малярии у его.

— Сам ставил диагноз? — усмехнулся Мартынов.

— Никак нет, хфершал ставил.

Больной не обратил внимания на вошедшего офицера, лишь приоткрыл веки и глянул карими щелками сквозь редкие ресницы. Мартынов приблизился к нему, присел на корточки и спросил:

— Что, сильный жар?

Человек облизал губы и неопределенно пожал плечами. На его шее ярче обозначился страшный рваный шрам от пули. Терентию Петровичу вдруг показалось, что он знает этого человека, где-то уже видел его. От волнения он поднялся и пошел к выходу. Да, да он уже однажды видел его. У красных. Совершенно точно. Можно попытаться припомнить фамилию. Танькин?.. Нет, не то. Манькин?.. Манько! Захар Манько! Пулеметчик из бригады Апанасенко!

Мартынов вернулся в палатку и прямо спросил:

— Вы Манько?

Солдат спокойно ответил; да, он действительно Манько, солдат такого-то взвода деникинского полка. Сегодня их взвод как раз дежурил. «Значит, даже фамилию не изменил?» — подумал Мартынов и, воспользовавшись тем, что здесь они были одни, решил пойти ва-банк:

— Посмотри на меня внимательно, Манько. Узнаешь?.. Как же так, ведь мы с тобой знакомы еще с той поры, когда ты служил пулеметчиком в славной части товарища Апанасенка!

Захар Манько приподнялся с матраца, присел.

— И мне, господин подпоручик, дюже знакома ваша личность. Тилькы, сдается мени, — начиная догадываться, сказал он, — шо перший раз я вас бачив у другому одеянье.

Мартынов, на всякий случай сжимая в кармане наган, понизил голос:

— Ты не ошибся, браток. Так надо, потом объясню. Сперва расскажи мне, как ты сам очутился в этом доблестном войске? И шрам у тебя откуда? Раньше его, кажись, не было.

— Шрам? С него-то все и пошло. В бою меня ранили, ну, совершенно чижало, очнулся — наши далеко, а вкруг меня вражьи морды. Такая история.

— Ясненько. А после, значит, деникинцы доверили тебе и оружие и место в своих рядах.

— Та ни! Я ж спервоначала до махновцив попав, а вже описля, пид Волновахой, до деникинцив.

— Да-а, песня невеселая, — улыбнулся глазами Мартынов. — Ничего, дружище!..

И, окончательно перейдя на шепот, они еще некоторое время говорили о чем-то.

Какая удача, думал Мартынов, теперь день-другой, и можно будет отправить Захара с донесениями. Ему, опытному разведчику, почти не верилось, что все так легко получилось. Работа научила его и осторожности, и здравым сомнениям, но это был такой случай, когда оставалось лишь развести руками и решить, что да, на долю солдата иногда, раз в двести лет, выпадает и подобное счастье. О том, что это он сам проявил прозорливость и обратил внимание на, казалось бы, незначительный эпизод — болезнь солдат из дежурного взвода, Мартынов не думал. Он не был склонен преувеличивать собственные заслуги — требовательность к себе помогала. Во-первых, болезненно не разрасталось самолюбие. А во-вторых, хотелось искать, действовать…