Василий Щепетнёв - Зимний Мальчик

Мы с Бочаровой спасибо сказали. Но голосование товарищей по классу запомнили.

Папенька был недоволен, но умеренно. Видел в случившемся интригу против директора. Мол, если не нравится либретто или музыка — нужно было сразу запрещать. Действительно, в чем моя вина? В том, что на репетиции заменил заболевшего товарища? Папенька пошёл не в райком комсомола, что ему райком. Он в обком партии пошёл. Сразу дали задний ход, выговоры с нас сняли, Ваньку Юшакова восстановили в комсомоле, но медали — тю-тю.

Ладно, чего уж там. Поступил, а для другого медаль и ни к чему. К тому же одно название, что золотая. Томпаковая она. Сиречь латунная. Химию я учил зело хорошо, и пятёрку получил заслуженно. Как и остальные пятерки.

Какая ерунда лезет в голову!

Я посмотрел на часы: однако! Вот уже и шестнадцать ноль-ноль! Как быстро идет время.

Вот что мне делать? Пойду домой. Куда? В Сосновку, на дачу? Или в городскую квартиру?

Выбрал Сосновку. Там в холодильнике борщ.

Опять вокзал и электричка. Людей много, лето же. Жаркое, знойное, сухое. Окрест Москвы, говорят, пожары. У нас, по счастью, нет. И потому к концу рабочего дня люди потянулись на дачи.

Наша дача, точнее, моя, стоит в особом месте. Тут живут люди серьёзные. Забор вокруг территории, пост милиции. Собственно, у меня не просто дача, а целый дом с мезонином. В мезонине мастерская, здесь работал дедушка, Чижик Иван Петрович, народный художник СССР. В прошлом году умер, через неделю после девяностолетнего юбилея. И оставил дом мне. Дом и всё остальное. Пришлось выписываться из городской квартиры — иначе нельзя. Ну, выписался. И прописался в Сосновке. Загодя, ещё при жизни дедушки. Дедушка был мастером планирования.

Я зашёл в дом, прошёл в гостиную. Три дедушкины картины на стенах, большие, так и гостиная немалая.

Сел и стал смотреть. Это успокаивает. Первая — «Сталин и дети». Иосиф Виссарионыч расположился в плетёном кресле, рядом — пионер с планером в руках, на пионера смотрит девочка, а на втором плане — пацаненок лет пяти, коротенькие штанишки на лямках. Дедушка не раз объяснял мне, что пионер — Вася Сталин, девочка — Светлана, а пацаненок — папенька, Владлен Иванович. Очень, говорят, товарищ Сталин любил эту картину. Держал на кунцевской даче. И каждое солидное заведение покупало авторскую копию, а заведения поплоше — репродукцию. И почёт, и деньги рекой. При жизни Иосифа Виссарионыча.

Вторая картина — «К звёздам!». Никита Сергеевич Хрущев стоит на открытой летней веранде, в вышиванке, соломенная шляпа на столе, а внизу, у клумбы, пионер и девочка готовят к запуску ракету — то ли действующая модель, то ли просто макет. А пацаненок, совсем клоп, с восторгом смотрит на них.

Пионер — Сергей Никитович, девочка — Рада, а пацаненок — это я. Никита Сергеевич, говорят, держал эту картину на своей даче, многочисленные авторские копии были в приличных школах и домах пионеров, даже в Артеке, а школы попроще покупали репродукции.

Третья картина — «Отвага». Леонид Ильич Брежнев по колено в воде, с автоматом в руках, в окружении солдат высаживается на Малой Земле. Юный боец с восторгом смотрит на политрука. Юный боец — ну, понятно кто.

На эту картину дедушка возлагал большие надежды…

Зарядившись изобразительным искусством, я перешел к искусству музыкальному. К кабинетному роялю. Блютнер был по случаю куплен у одного генерала в сорок восьмом. Имя генерала дедушка мне так и не сказал. На этом рояле бабушка аккомпанировала папеньке, когда решили, что из Владлена художник не выйдет, а вот певец — очень может быть.

Сел. Размял кисти. И — самое трудное. «Кампанелла». Лист шуток не любит. Сразу ясно, кто работал, а кто погулять вышел. Я каждый день стараюсь хоть полчасика, да поиграть. Для души, не на публику. Да и какая публика? Маменька с папенькой хотели меня в лейб-концертмейстеры определить, но дедушка пресёк. Понимал, что внучку слушать, а не петь — мука. А пением мне до папеньки с маменькой — далеко. Ладно, чего пережевывать.

Листа отыграл без огрехов, но и без блеска. Бывало и лучше. А потом перешел к вольным упражнениям. Играл, что само ляжет на клавиши. Буги-вуги, Чайковский, Кумпарсита… Я даже запел.

Странно. Давно мне не пелось.

Я встал, вышел из-за рояля. Сидя — это баловство, а не пение. А я по-настоящему, как папенька. И маменька.

И я вдарил (так дедушка обозначал мое фортиссимо). Да, могу. Но недолго.