Лидия Обухова - Пограничные характеры

5-я застава на хуторе Эйги была расположена с точки зрения обороны не очень удачно, посреди сырого леса и в окружении болот; негде укрыться, некуда поставить пулемет. Восемнадцатого июня был дан приказ закрепиться возле дома лесника, вырыть по краю песчаного бугра окопы, подготовить площадки для станковых пулеметов. Ночью с двадцать первого на двадцать второе июня пограничников сон не брал. Сошлись в палатке возле дежурного, и политрук Родионов предупредил о возможной провокации. Наряды с границы подтвердили: на немецкой стороне появились танки и тыловые части. В три часа ночи повар Карпенко уже роздал завтрак. Все заняли свои места. Перенесли в окопы оружие и боеприпасы… Ждали.

В лесу светает медленно. Мрак еще клубился возле каждого бугорка. Стволы не отбрасывали теней, но сами заполняли пространство призрачным хороводом. Небо за кудлатыми ветвями проглядывало урывками; розовеет оно или нет — не разобрать. И вдруг над головами прошелестел первый снаряд: начался артиллерийский обстрел города Таураге. «Мы знали только одно, — вспоминал командир отделения Григорий Семенович Котляр, — пока живы, наша задача не дать фашистам пройти ни метра нашей земли».

В Таураге находился штаб 106-го пограничного отряда. Там служил мой отец, Алексей Сергеевич Обухов.

Когда я услышала первый орудийный залп, за окном побелело, и стенные часы явственно показывали двадцать минут четвертого. Мелькнула мысль, что где-то далеко лопнула шина. Второй взрыв, поближе, заставил смятенно взмолиться: «Пусть это будет шина! Третий снаряд разорвался под окном, взметнув булыжник выше стрельчатой крыши. Звонко посыпалась черепица.

Младшие сестра и брат заспанно таращили глаза: это что, это что? «Это маневры», — отвечала мать, натягивая им ботинки и не попадая шнурками в дырочки.

Мишенью был соседний дом — штаб погранотряда. Снаряды ложились плотно, один подле другого. В нашем дворе их разорвалось восемь. Конечно, я не слышала близких разрывов: нас всех оглушило и опалило горячим воздухом. Лишь когда снаряды со свистом летели над крышей, бьющиеся сердца отсчитывали секунды: «раз, два, три…»

— Ба-ах!

«Мимо, мимо! Кажется, мимо…» Так в грозу считают промежуток между молнией и громовым раскатом. Маленькие и сейчас спрашивали:

— Это гроза?

И вот когда, как пробка из бутылки, вылетела дверца — сбежались в подполье скорее по инстинкту, чем по разуму, дом уже загорелся, и оно перестало быть безопасным, — сосед-литовец вдруг выскочил на середину в каком-то сумасшедшем исступлении:

— Проклятый! Не напился еще крови, проклятый?!

Позже мне приходилось много слышать бранных слов, которые обрушивали на голову Гитлера. За колючей проволокой лагеря в Новомистисе их произносили сдавленно. В сорок четвертом году, уже при наступлении советских войск, псковская старуха, растерявшая детей и внуков, громко молилась, всплескивая ладонями: «Порази его, пресвятая богородица! Дай победу Красной Армии!»

По капле копилось народное море гнева.

Но в тот первый день, когда, оглушенные, мы едва могли соединить свои переживания в непривычном слове «война», я видела самое зарождение этой праведной ненависти. Литовец Леонидас прыгал в одних подштанниках по земляному полу и потрясал кулаками. Его жена — немка, тоже босая, хватала мужа за руки, тянула вглубь.

— Лоничка, майн гот, отойди! — обернувшись к нам, с трудом подбирала слова: — Мы русские, немцы, литвины… нам не надо война, зачем война?

Прижимаясь к вздрагивающим от взрывов стенкам, каждый недоумевал вместе с нею: зачем?

Подобный вопрос уже не возникал ни у Тужлова, ни у Родионова. Они сражались.

Отбив первый приступ у ворот заставы, Тужлов приказал сержанту Бузыцкову с пулеметным расчетом, не останавливаясь, выбить румынский саперный отряд из дзота. Захватить бесшумно заставу не удалось. Теперь надо было не дать врагу укрепиться.

Все совершалось в убыстренном темпе. Часть вражеского отряда еще бежала по двору заставы, а в дзоте гитлеровцы уже устанавливали пулемет. Бузыцков швырял гранату за гранатой — для ружейного огня не было времени. Он уложил десятерых, но вражеский взвод успел обойти заставу с тыла. Пограничники развернули пулемет и начали бить почти в упор.

Было четыре часа утра. Сумрак держался лишь в камышах; тень горного кряжа укорачивалась с каждой минутой.

Младший сержант Михальков, согласно приказу Тужлова, со своим отделением поспешил в сторону деревянного моста. Там румынские солдаты торопливо устанавливали станковый пулемет. Михальков бежал прямо на него и с десятка шагов метнул две гранаты подряд. Пять трупов осталось возле пулемета, уцелевшие отступили к реке. У дверей блокгауза отважный сержант лицом к лицу столкнулся с фашистским офицером. Все решали секунды. Михальков выстрелил первым. Оставшуюся гранату от метнул в траншею.