Василий Стенькин - В осажденном городе

— А ты вымани его на встречу, скажи, есть важные сведения, — настаивал Орлов.

— Надо помозговать, тут с бухты-барахты ничего не выйдет.

— Подумай! Ну, а еще что они намечают?

— Готовят группы из комсомольцев для сплошной облавы. Лучше бы вам, Иван Федорович, уйти на время.

— Куда уйдешь?

— Мир большой.

— Большой, да тесен.

— Убийство фельдъегерей сильно всполошило гэпэушников и милицию, — продолжал Котов, — по деревням сходки проводят, позором клеймят тебя, как бандита.

— А что мужики?

— Молчат.

— Ничего: долго молчат, да громко заговорят. На Соловки многих высылают?

— Сейчас вроде бы не слышно.

— Меня боятся, боятся, подыму мужиков против насильников. Ты вот что, Петр, отводи облавщиков в сторону от нашего стана, — поучал Орлов. — Скажи, этот лес из края в край облазил, никаких террористов тут нет.

— Скажу, поверят ли?

— Надо так сказать, чтобы поверили. Может, моряка твоего прикончить? — спросил Орлов, имея в виду начальника райотдела ОГПУ Мокшина.

— Одного прикончишь — другого пришлют; свято место не бывает пусто.

— Так-то оно так, а все легче на душе, одним гадом меньше на земле. — Орлов подлил водки Котлову, плеснул и себе в стакан.

Они сидели на сухом бугорке, метрах в десяти от шалаша; говорили без опаски, и Савелий, притворившись дремлющим, чутко прислушивался к каждому их слову.

На второй день Орлов передал Савелию наган, ранее принадлежавший участковому уполномоченному Сплюхину.

— Стрелять умеешь? Стрелял когда-нибудь? — спрашивал Орлов.

— Не приходилось.

Орлов дал Савелию семь патронов, помог зарядить револьвер и, приколов к дереву листок газеты, велел потренироваться.

Савелий сделал семь выстрелов и ни разу не попал в листок.

— Мазила! — рассмеялся Орлов и беззлобно сплюнул. — Дай сюда. Он выстрелил три раза, и все пули попали в цель. Так вот надо стрелять! — гордо сказал Орлов, как видно удовлетворенный меткостью своей стрельбы. Револьвер положил к себе в карман, не вернул Савелию.

— И я научусь когда-нибудь, — смущенно проговорил Савелий и пошел к брату, который лежал под старой березой, освещенный закатными лучами.

— Как, братка?

— Плохо, братишка, боль нетерпимая. Надо бы еще промыть…

— Можа, водкой?

— Хорошо бы! Попроси у Ивана Федоровича.

Орлов разрешил открыть бутылку водки, велел промыть рану и приложить листья подорожника.

Савелий сходил на лесную дорогу, набрал листьев подорожника, разбинтовал рану, от которой шел неприятный гнилостный запах, рука стала почти черной. Федор тихо стонал.

— Больно?

— Холодит, рука будто в прорубь опущенная, и всего лихорадит.

Закончив перевязку, Савелий доложил Орлову.

— Можа, в больницу отвезти? — спросил неуверенно.

— Ты што, совсем сдурел? — огрызнулся Орлов, тут же подозвал Никифора и о чем-то пошептался с ним. Тот подошел к Федору и тремя выстрелами в упор прикончил его.

Савелий, опомнившись, кинулся на Никифора, но ему скрутили руки.

— Хватит дурить! Все равно помер бы: у него гангрена началась. Мы облегчили его муки.

— Можно было отнять руку, живут и с одной рукой, — говорил Савелий сквозь слезы.

— Утри сопли, будь мужчиной. Болезнь поразила весь организм, ничто уж не помогло бы, — уговаривал Орлов, приказав Павлу и Никифору вырыть могилу под березой, на восточном склоне оврага.

Федора похоронили, выпили за то, «чтобы земля ему была пухом», и Савелий вроде бы успокоился.

Когда стемнело, Орлов стал собираться в Грачевку, ему хотелось узнать, не освободили ли из-под ареста отца.

— Иван Федорович, нельзя ли и мне сходить домой, сказать родителям о смерти Федора? Мать со старухами хоть помянут его.

— А обратно вернешься? — недоверчиво спросил Орлов.

— Матерью клянусь.

— Ну, гляди, Савелий, не вернешься — наша пуля догонит тебя.

— Вернусь, Иван Федорович, верь мне.

— Ладно, иди!

Прошин проснулся рано, умылся у колодца во дворе райотдела, открыл окно, уселся за рабочий стол, придвинул бумаги, задумался: ему разрешили задержаться на месяц, время идет, а результатов нет.

В кустах отцветшей акации весело щебетали воробьи, с улицы доносились громкий разговор женщин, скрип колодезного ворота, звяканье пустых ведер.

Василий Степанович мысленно анализировал причины, сделавшие неуловимой банду Орлова, действующую дерзко, совершавшую налеты средь бела дня.

Орлову всегда удавалось уходить от преследования активистов, хотя порою он оказывался в критическом положении.