Василий Стенькин - В осажденном городе

При повторном допросе жители села Мастиновка Сергей Леонтьевич Юматов и Семен Иванович Евстифеев показали: как-то в присутствии Пилатова крестьяне ругали царскую власть. Дня через два в село приехали жандармы и многих мужиков выпороли.

Прошин зачитал эти показания и спросил:

— Вы помните, Пилатов, такой случай?

— Да, было. Ничего не могу сказать в свое оправдание.

— Когда и почему прекратилась ваша связь с жандармами? — спросил Захаров, оторвавшись от протокола.

— В феврале семнадцатого года, когда совершилась революция, жандармы скрылись, моя связь с ними кончилась…

— Чем еще хотите дополнить следствие? — Прошин подошел к Пилатову, который сидел на табурете, низко опустив голову.

— Чего еще? Прошу учесть мое чистосердечное раскаяние, — сказал Пилатов и, немного подумав, добавил: — После революции я жил честно, меня отмечали на работе…

— Даже в партию хотели вступить, — перебил Захаров.

— И это было, собирал рекомендации. Но как узнавали о моем аресте, разговор со мною прекращали…

Вскоре состоялся суд. Пилатов был приговорен к трем годам лишения свободы.

Год двадцать девятый — год великого перелома — шел по стране напористо, напролом. Газеты шумно сообщали о районах сплошной коллективизации. У многих руководителей закружилась голова от успехов. На общий двор сводили коров и овец, кур и уток, с недавно закрытых церквей сбрасывали колокола. Эти «перегибы» ломали вековые взгляды и привычки крестьян, вместе с тем дискредитировали самую идею кооперирования сельского хозяйства.

В начале декабря в окружной отдел ОГПУ поступили сигналы о том, что благочинный Василий Смирнов сколотил в селе Никольская Арчада Телегинского района группу из реакционно настроенных служителей церкви и местных кулаков. По его заданиям «бродячий монах» Федор Винокуров ходит по окрестным селам, организует сборища единомышленников, ведет подрывную агитацию.

Прошин тут же выехал в Телегинский район, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Он побеседовал со многими верующими и служителями церкви. Вырисовывалась такая картина: на квартире благочинного Смирнова регулярно проводились сборища, на которых присутствовали попы, дьяконы и раскулаченные из сел Урлейка, Кашкаревка, Песчанка и других. Благочинный Василий Смирнов рассказывал о своей поездке в Ленинград, о встречах с епископом Дмитрием Гдовским, призывал священников внушать верующим, что Советская власть — власть антихриста и что подчиняться ей нельзя. На сборищах говорили об организации ячеек по деревням, об установлении связи с Пензенской городской ячейкой, о проведении «разъяснительной» работы среди верующих.

В Никольской Арчаде Прошин случайно побывал на собрании, какие часто проводились в то время. В правлении только что созданного колхоза собрались сельчане. Они сидели прямо на полу и нещадно дымили едким самосадом. За столом президиума, накрытым красным сатином, сидели председатель колхоза, секретарь партийной ячейки, председатель сельсовета. Слово было предоставлено секретарю партячейки Быстрову. Как потом узнал Прошин, Быстров — бывший моряк и, хотя родился и всю жизнь прожил в городе, сам напросился поехать в деревню, «на фронт коллективизации».

— Товарищи! Граждане! Великие вожди мирового пролетариата, к примеру Карл Маркс, говорят нам: религия есть опиум для народу… Вот я и спрашиваю вас, до какой поры мы станем глотать тот до мозга костей вредный опиум?

— Церква уж давно не служит! — донеслось из дальнего угла.

— Об этом я и говорю… По нашей бессознательности цветной металл пребывает без надобности. Я о колоколах речь веду… Тише, граждане! — призвал Быстров, заметив оживление среди собравшихся. — Живем колхозом, а колокола… Вы знаете, что написано на большом колоколе. Не знаете? А я третьеводни лазил на колокольню и прочитал. «Без бога свет не стоит, без царя земля не правится». Вот что написано. Это же лозунг контрреволюционной монархии! А вспомните, товарищи, какую гнусную роль сыграли эти колокола в дни гражданской войны, — продолжал Быстров. — Они радостно возвещали о приходе белых войск и звали к выступлениям против нашей Советской власти. Так или не так? Я вас спрашиваю?

Молчание крестьян, по-видимому, не смущало Быстрова: он продолжал свою речь:

— И еще. До точности подсчитано, в колоколах — двадцать миллионов пудов ценного цветного металла. Он стоит без малого тридцать миллионов рублей… Это роскошь, товарищи! Мы не можем позволить ее себе, когда наша промышленность задыхается без металла, как все равно рыба без воды…