Василий Стенькин - В осажденном городе

— Многотрудный вопрос. Я могу отвечать токмо за себя. Как я отношусь? Считаю, что всякая власть от бога, ее надо признавать и подчиняться ей.

— Все ли служители церкви так думают?

— Повторно говорю: за других отвечать не могу, спросите их самих.

— Леонид Павлович, ну почему вы не хотите сказать правду? Вы же, наверное, разговариваете между собою на эту тему?

— Знамо, разговариваем.

— Так скажите, как бессоновские и пензенские священники принимают послание митрополита?

— За других я не ответчик, — повторил Ваховский, опуская взгляд.

— А как вы относитесь к запрету поминать «убиенных Советской властью»?

— Тут, мне думается, допускается ошибка; слова «убиенные Советской властью» неверно толкуются, в них вкладывается чересчур широкое понятие. Я исключил бы эти слова, а вместо них ввел: «Поминовение погибших за веру и…» — Ваховский, очевидно, хотел сказать «и за престол», но вовремя сообразил, где находится и с кем разговаривает.

— Продолжайте.

— «За веру и отечество», — нашелся священник и облегченно вздохнул.

— Леонид Павлович, вы человек верующий, а говорите неправду, кривите душой. Ведь верующему нельзя врать.

Ваховский впервые улыбнулся:

— Знамо, нельзя, только все врут, коли выгодно. Все мы грешны перед богом…

Прошин знал, что Ваховский по поручению благочинного Кулонова ездил в Ленинград, встречался там с Невзоровым и епископом Дмитрием Гдовским, но спросить об этом Ваховского не мог: это преждевременно раскрыло бы осведомленность чекистов о неблаговидных делах служителей церкви. Неоткровенность Ваховского настораживала.

— Знаете, Леонид Павлович, я не советовал бы вам портить отношения с нами. — Слова эти были сказаны Прошиным мягко и спокойно, но Ваховский, естественно, услышал в них если не угрозу, то серьезное предостережение.

— Не пойму, чем огневил представителей власти, я говорю то, что ведаю. Спрашивайте.

— По вашему получается, что все священники поддерживают послание митрополита Сергия. А ведь это неправда!

— Подобной мысли я не высказывал, токмо говорю, что за других не ответчик.

— Вы очень хорошо понимаете смысл моих слов. А если они не дошли до вашего сознания, подумайте на досуге.

— Подумаю всенепременно, — охотно согласился священник.

— В заключение одна просьба — сохраните в тайне нашу встречу.

— Разумею.

— Леонид Павлович, вы часто бываете в городе. Так вот, если у вас появится желание встретиться с нами, позвоните мне по этому телефону. — Прошин вырвал из записной книжки листок, записал номер своего телефона и передал Ваховскому. Тот без возражений взял листок и упрятал во внутреннем кармане рясы…

— Ну вот, чего боялись, то и получили, — сказал Прошин, когда захлопнулась дверь за священником. — Как думаешь, не выдаст?

— А чего выдавать-то? Мы перед ним ничего не раскрыли, — возразил Захаров. — То, что мы интересуемся отношением служителей церкви к посланию митрополита Сергия, они, надо полагать, и без нас прекрасно знают.

— И все-таки лишний раз открываться в этом нам не выгодно. Что же делать-то? Как проникнуть к ним? — вслух размышлял Прошин.

— Будем думать, — с улыбкой проговорил Захаров.

Прошин возвратился из села Иванырс Лунинского района, где возникли массовые беспорядки, зашел к начальнику окружного отдела ОГПУ и доложил о результатах командировки.

Такого рода волнения случались и в других селах; чаще всего они были следствием провокационных действий со стороны местных кулаков и так называемых «бродячих» монахов и монашек, которые ходили по деревням и, пользуясь темнотой и отсталостью крестьян, подстрекали их на противообщественные выступления.

В Иванырсе решили провести сельский сход, чтобы обсудить вопрос о коллективизации и тракторизации — так в то время называлась кампания, целью которой было «заменить соху плугом».

Собрание должно было состояться в клубе накануне рождественских праздников. Председатель сельского Совета и другие местные руководители знали, что в селе появилась неизвестная монашка, она нашептывала женщинам: «Знай, голубушка, детей сразу после рождения будут отбирать у матерей и сдавать в детские ясли… Всех баб заставят летом ходить почти голышом, а которые совсем старые, тех будут перерабатывать на клей и мыло… Молодых и здоровых девок отправят в Китай для расплоду…»

Слухи казались столь наивными и нелепыми, что активисты смеялись над ними и оставляли без внимания.