Василий Стенькин - В осажденном городе

— Сколько дней вы не видели Кириченко?

— Да вот, только что, — заколебалась Глушко.

— Две ночи, пока я была у вас.

— Молчать! — закричал переводчик, его лицо залилось краской.

— Так и есть, две ночи не видела, — подтвердила Евдокия Ивановна.

Потом пошли к Кувалдиным. Татьяна Захаровна и Николай Максимович обедали. Увидев Марусю в сопровождении полицая и неизвестного мужчины, забеспокоились, засуетились.

— Здравствуй, Маруся, где же ты запропастилась, мы уж потеряли тебя.

— Две ночи у них вон пробыла, — Кириченко стрельнула лукавым взглядом в сторону полицая.

— Значит, вы подтверждаете знакомство с Марией Кириченко? — спросил переводчик.

— Знамо, подтверждаем, дочкой называли ее.

— Не лжете?

— Что вы, господин начальник. Отродясь никого не обманывали, — уверяла Татьяна Захаровна, крестясь.

— Мы люди верующие, представителей власти уважаем, ибо, как сказано в святом писании, всякая власть от бога, — подтвердил Николай Максимович.

После этих визитов, окончившихся для Кириченко лучше, чем она могла предполагать, ее вновь водворили в вонючую камеру и лишь вечером освободили.

Маруся забежала к Евдокии Ивановне, а потом вместе с нею — к Кувалдиным, со слезами на глазах расцеловала их и поблагодарила за избавление от верной смерти.

Через два дня Мария Петровна Кириченко встретилась с Сергеем Никитичем Ашихмановым.

— Дома… — чуть слышно выдохнула Мария, сняла цветастый платок, опустилась на снарядный ящик и вдруг разрыдалась.

Сергей Никитич понял, какой глубокий смысл содержался в этом коротком и простом слове, хотя тогда Маруся не рассказала ему об аресте немцами и как пережила тот случай.

Лишь позднее, когда закончилась Сталинградская битва, Маруся призналась Андрею Федоровичу Трушину в том, что арестовывалась и допрашивалась немецким офицером; горячо благодарила Глушко и Кувалдиных, которые, рискуя своей жизнью, подтвердили ее показания, поручились за нее.

— Почему же ты раньше не рассказала нам об этом? — с удивлением спросил Трушин: Маруся всегда была откровенной с чекистами.

— Боялась, — смущенно призналась Кириченко.

— Боялась? Чего?

— Что больше не пошлете к немцам.

— А если бы снова попалась к ним в лапы?

— Как-нибудь выкрутилась бы, — беспечно ответила Маруся.

При встрече же с Ашихмановым, успокоившись немного, Кириченко в тот раз передала ценные сведения о городской комендатуре немцев, о коменданте Леннинге, о карателях, участвовавших вместе с захватчиками в расправах над советскими людьми.

Она завела знакомства среди немецких и румынских офицеров и через них сумела добыть нужную информацию.

Вечером Ашихманов и Поль зашли к Василию Степановичу Прошину и доложили о возвращении Марии Кириченко.

— А где сейчас Заворыкина Мария Ивановна? — спросил Прошин, знавший, что она была направлена во вражеский тыл вместе с Кириченко.

— Она тоже выполняет задания по комендатуре; по словам Маруси, у нее все в порядке, днями должна вернуться.

— Хорошо, одобрил Василий Степанович. — Все усилия надо сосредоточить на штабе Паулюса. Это очень важно — задание Военного совета фронта.

Утро было морозным и солнечным. Прошин поднялся рано, постоял на лесной тропе, любуясь опушенными инеем деревьями. По небу одна за другой шли тучки, словно танки на боевом марше. В управлении вахтер передал ему два тоненьких конверта — письма от жены и старшего сына Георгия. «Вот счастье привалило, сразу два», — подумал Василий Степанович и тут только вспомнил: сегодня 19 января — ему исполнился сорок один год.

Прошин сел за рабочий стол, аккуратно вскрыл конверты. Первым начал читать письмо от сына: давно не было вестей от него. Георгий поздравлял отца с днем рождения и сообщал, что после окончания Ростовского артиллерийского училища служит в таком же военно-учебном заведении под Москвой в должности командира взвода, беспокоился о нем: посылал несколько писем на домашний адрес, но ответа на них не получил, решил сделать еще одну попытку — отправляет в а управление.

Анна Николаевна писала, что в Саратове ее хорошо приняли, Борису сделали операцию, боли прекратились, но слышит он все же слабовато.

Эта весть встревожила Василия Степановича: Борис с ранних лет мечтал о военной карьере, а из-за недостатка слуха его могут не принять на военную службу.

Прошин отложил письма, задумался…

В шестнадцать лет деревенский паренек Василий Прошин поехал в город. Ехал вместе с отцом, лежал на мешках с мукой и смотрел в звездное небо. Колеса надрывно скрипели под тяжестью поклажи. Отец шагал рядом с подводой и только с горки бочком примощался на уголке воза.