Василий Стенькин - В осажденном городе

Из-за черты горизонта по-довоенному выкатывался золотистый диск солнца, по селу мирно бродили коровы и козы, у ворот лениво лежали степные волкодавы, а у завалинок хлопотали куры.

Начальник райотдела был так увлечен делами, что не поднял головы, когда вошел Василий Степанович.

— Здравствуй, Николай Васильевич! — приветствовал Прошин, подойдя вплотную к столу.

— Здравствуйте, — ответил начальник, не поднимая взгляда; узнав заместителя начальника управления, вскочил и стал торопливо одергивать гимнастерку. — Здравствуйте, — еще раз повторил он.

— Садитесь, — предложил Прошин, опускаясь на старинный стул с высокой спинкой. — Как дела?

— Вроде бы ничего. На рассвете пришел неизвестный, называет себя немецким агентом.

— Фамилия?

— Коноплев Анатолий Семенович.

— Коноплев? А мы его в Кайсацкой степи ждали. — Василий Степанович позвонил в Кайсацкое и дал распоряжение прекратить розыск Коноплева.

— Ну, давай поговорим с ним.

По звонку начальника райотдела ввели низкорослого худощавого мужчину лет двадцати пяти. Он беспокойно зыркал большими коричневыми кошачьими глазами, приглаживал растрепанные волосы.

— Ваша фамилия? — спросил Прошин, пока не предлагая сесть.

— Коноплев Анатолий Семенович.

— Когда и где родились?

— В восемнадцатом году, в городе Великие Луки.

— Где работали до войны?

— В школе, учитель начальных классов.

— Образование?

— Окончил учительский институт.

— В какой части служили?

— В девяносто девятой стрелковой дивизии, в должности командира пулеметного взвода, по званию лейтенант.

— Как попали в плен?

— На подступах ко Львову наша часть вступила в бой с превосходящими силами немцев, батальон, в котором служил я, попал в окружение, пытались прорваться, но… — Коноплев замолчал, потер покрасневшие веки.

— Продолжайте.

— Попали в плен к фашистам, как баранов, загнали за колючую проволоку… Или погибай, или ищи выход. Когда немецкий офицер вызвал меня на допрос, я повел себя так, чтобы привлечь его внимание…

Василий Степанович не раз слышал исповеди о том, что наговаривали на себя наши люди, чтобы добиться расположения немцев, поэтому не стал расспрашивать.

— Продолжайте, что было дальше?

— На втором или третьем допросе офицер предложил мне сотрудничать с ними, и я дал согласие. Сейчас казнюсь, а тогда в этом видел единственный путь выбраться из неволи… Может быть, меня расстреляют, — тихо проговорил Коноплев, — такую меру я сам определил для себя, но иначе поступить не мог.

— Как вам удалось уйти от напарников?

— Еще там я задумал явиться с повинной. Нас высадили ночью. На рассвете я сориентировался по карте и пошел на север, в сторону Палласовки, а мои напарники в это время, вероятно, пробирались на юг, к Кайсацкому, где был назначен сбор.

Коноплев собственноручно написал пространные показания о Варшавской разведывательной школе, программе обучения, распорядке дня, о преподавателях и агентах, обучавшихся вместе с ним.

— Были ли случаи возвращения агентов после выполнения задания в советском тылу? — спросил Прошин, надеясь получить подтверждение сведений о Риттенштейне.

— Что-то не помню такого случая, мне казалось, что все, кого перебрасывают за линию фронта, сдаются властям. Впрочем, как-то начальник разведшколы перед строем вручал бронзовую медаль «За усердие» одному из преподавателей, вернувшемуся после успешного выполнения задания.

— Фамилию его называли?

— Да, но я не запомнил, он, кажется, латыш по национальности.

— А лично видели того преподавателя? Каков он из себя?

— Видел. Примерно, моего возраста, высокий, стройный, чернявый. По виду можно принять за еврея или кавказца. По слухам, он тоже бывший лейтенант Красной Армии.

Прошин понял: речь идет о Риттенштейне и не стал больше расспрашивать, чтобы не выдать повышенного интереса к нему.

Коноплев подтвердил, что вместе с ним были заброшены в Заволжье агенты Рыков, Григорьев и Плакунов, где они и что стало с ними, не знает.

Пока Коноплев писал показания, Василий Степанович позвонил своему саратовскому коллеге — заместителю начальника управления НКВД, и тот обещал помочь устроить сына в институтскую клинику.

Прошин собрал оперативных работников райотдела, рассказал о положении в Сталинграде и опять твердо заявил: город Сталина не будет сдан врагу; выслушал их и дал советы, как лучше организовать чекистскую работу; распорядился об отправке явившегося с повинной Коноплева в Ленинск.