Александр Дёмышев - Тихий океан… лишь называется тихим

Вскоре его настроение передалось бородатым зрителям, которые до этого момента считали, что красивей и мужественней их танцев ничего в мире нет. Но теперь на лицах извергов читались и удивление, и восторг; они невольно принялись хлопать в ладоши: всё быстрее, быстрее…

Федя обильно сдабривал танец множеством приправ: он притопывал, прихлопывал, дробил. В ход шли подскоки и присядки. Он отдавал пляске весь свой темперамент и удаль, неожиданно пробудившуюся в нём мужскую агрессивность, невесть откуда взявшийся бунтарский дух, всего себя. Федя вкладывал в танец всю душу, всю жизнь. Его глаза полыхали, щёки румянились, лохмотья одежды развевались от скорости движений, брызги дождя и грязи веером разлетались по сторонам.

Он плясал, импровизируя. Чередовал приёмы, составляя танец из фигур, на ходу меняя их последовательность. Диким вихрем кружились поднятые с земли и сорванные с деревьев листья. Трава встала дыбом, как шерсть на волчьем загривке. По бородатым лицам, словно раздавая пощёчины, хлестал дождь. Лихая Федина пляска разбирала врагов по косточкам, а ноги их сами начали подёргиваться. Никто теперь не хлопал, но в ушах каждого гремела музыка – та, которую слышал Федя. Казалось, ещё немного – и всё кончится каким-то всеобщим безумием.

Пляска понеслась с невероятной скоростью. Федя был в ударе, двигался с лихостью, разудалостью и некоторой грубоватостью. Все его отточенные движения сопровождались хлопками, ударами ладонью по колену или подошве, присвистываньем и громкими выкриками. Он махал головой, двигал плечами. Особо выразительными были движения рук. Ими он взмахивал в наиболее эмоциональные моменты пляски, хлопал под музыку, ударяя ладонями по собственному телу, по голенищам сапог.

Оцепеневшие враги стояли столбами не в силах пошевелиться, лишь конечности их трясла судорога. Федин танец захватил весь мир. Теперь Федя делал то, что хотел. Он мог казнить и миловать. От его движений вихрился воздух. Брызги из луж разлетались, больно обжигая заляпанных грязью палачей, больше похожих теперь на жертв. А от танца вприсядку – горы дрожали вдали. На тёмном небосклоне ослепительно сияли молнии, грохотал гром. Федя чувствовал: это его лучший танец. Не танец – ураган!

Дикий ужас объял изуверов. Их оружие, вывалившись из бесчувственных рук, давно мокло в грязи. Еле ворочая языками, они просили, умоляли:

– Пере-стань, пожа-луй-ста! Хва-а-атит!

Из ушей и носов врагов текла струями кровь. Мустафа трясся в агонии, дико вращая глазами. Бойцы Амира дёргались в судорогах, корчась от диких мучений и сознавая: ещё немного – и все они тут сдохнут, Федин танец убьёт их! Оглохнув от боли, не чуя себя, Мустафа вместе с другими дико вопил:

– Остановись! Не на-до! Сто-о-ой!..

Федя ощущал прилив силы, он сможет танцевать сколько захочет. Но парень слышал крики этих душегубов, молящих о пощаде. Враги, корчась от боли, просили остановиться. Действительно: может, хватит? Тут за спинами врагов он вновь увидал знакомого Ангела. И Ангел молвил:

– Танцуй, Федя!

P.S.: Жаль, но в жизни чудеса случаются слишком редко; и у этой истории есть продолжение, не слишком чудесное, к сожалению, …

Действительно, люди так устроены: желают, чтобы добро – побеждало. Всегда. Но жизнь – штука сложная. Иногда одержанная победа – лишь иллюзия, грёза. И тогда, открыв глаза, человек вновь оказывается по шею в дерьме…

Когда дождь, шедший несколько дней кряду, прекратился, Федю ещё долго трясло. В яме было липко и влажно. Наконец лохмотья на израненном теле начали подсыхать, и парень потихонечку осознал реальность. «Я снова в той же яме, в том же дерьме… Точнее не снова, а тут я и был». Остававшиеся сомнения разрушил окрик сверху:

– Эй, псых, ну что, успокоился? Кончылось осеннее обострение? Ну, ты и орал! Да и вертелся в яме, как винт вертолётный. Гы-гы-гы!

От обиды Федя с силой прикусил губу. На подбородок вытекла струйка крови, но боли почти не ощущалось. «Я псих; да-да, я самый настоящий псих! И опять эти видения; проклятая осень, проклятые дожди!» Парень не знал, куда деться от горечи, накрывшей его с головой. Федя дважды врезал себе по лицу – не помогло. В одиночестве сидел он на дне ямы, а слёзы текли и текли по щекам. Вскоре он почувствовал жар, затем озноб и ломоту в костях; дни, проведённые под дождём в сырой яме, не прошли даром…

Теперь он постоянно ждал конца. Надеяться больше не на что. Но странно – Федю не убивали, даже подкармливать стали лучше; микстуру какую-то выпить приказали. И парень пошёл на поправку.