Александр Дёмышев - Тихий океан… лишь называется тихим

Уже несколько дней Варя ничего не ела. Лежала, отвернувшись к стенке, разглядывала трещинки на белилах. Молчала и плакала. Плакала и молчала. Заровнядный не появлялся, и не было весточки от него. Пропал лейтенант, как говорится: ни слуху, ни духу! Да и не знала Варя – как сможет предстать теперь перед любимым Женечкой-женишком. Одно дело – кисти нет, другое – всей руки.

Зато майор навещал часто. Заходил, хоть ненадолго, по нескольку раз на дню. Пытался поговорить, подбодрить, утешить. Рассказывал о чём-то – Варя не слушала. Поглаживал отвернувшуюся женщину по спине…

Время шло – а оно – только оно, в таких случаях и лечит. Выплакала Варя все отпущенные на это дело слёзы, да и закончила необъявленную голодовку. Стал постепенно доходить и смысл речей майора, которые тот вёл ежедневно.

– Не нужна ты ему, Варя, без руки-то. Забудь этого лейтенантишку, несерьёзный он человек, ненадёжный. Он и бабник, и выпивоха. Поди, уж с кралей новой милуется, а ты тут страдаешь. Из-за него страдаешь. А он веселится где-то, о тебе и не вспомнит.

Речи эти поначалу раздражали Варю так, что еле сдерживалась, чтоб не расцарапать рожу начальнику госпиталя. Потом, привыкнув, она пропускала их мимо ушей. А позже вынуждена была признать: как ни крути, а майор в чём-то прав.

– Ты на себя посмотри. Красавица! Вся жизнь у тебя впереди. Семья у тебя будет, и всё у тебя будет хорошо. Ну, а этого прощелыгу забудь.

Гиль Давидович теперь лично тщательно отслеживал приходящую почту. Письмо Заровнядного перехватил и Варе не показал. Лейтенанту же ответил сам: рассказал во всех подробностях об ампутации и передал якобы Варину просьбу – забыть о ней и искать счастья с другой.

– Ты прости меня за тот случай в лесу. Набросился на тебя, но в этом не я, а твоя красота виновата. Ты и сейчас мне нравишься! – гнул своё Гиль Давидович.

– Что, и без руки? – впервые ответила Варя приставучему майору. Тот чуть не подпрыгнул от радости: «Наконец-то клюнула!» Вслух же как можно спокойнее сказал:

– Рука? А что рука? Главное – остальное всё на месте.

В Варином сердце что-то шелохнулось. Пусть инвалидка, но она ещё кому-то нравится. Да и не «кому-то», а начальнику госпиталя; да и звание у него – майор, не хухры-мухры.

Через пару дней он завёл «новую пластинку»:

– Ты вот что, Варя… Лечение твоё закончилось, дольше держать тебя здесь не могу. Ты по инвалидности, конечно, можешь вернуться в тыл. Но вот что я тебе предложу: оставайся здесь, в госпитале. Будешь санитаркой, за ранеными красноармейцами ухаживать – дело почётное. Паёк у нас фронтовой, хороший. Да и вообще с продуктами проблем нет, солдаты в благодарность дарят. К званию тебя представим, негоже в ефрейторах засиживаться. Побудешь сержантом, потом и «старшего» получишь. Медали будут, всё как положено. Ты прикинь: война к концу движется, а после войны всё это – и звание, и медали – думаю, пригодится.

Варя недолго прикидывала. Да, что там! Куда ей ехать? В тылу и рабочие голодают, а ей, инвалидке, и пайку совсем махонькую положат. «Кому я там нужна? Ещё и без руки!» И аргументы, приведённые начальником госпиталя, показались вполне убедительными.

Стала Варя к новой жизни привыкать. Выделили ей каморку при прачечной. Тяжело поначалу с одной-то рукой приходилось. И уборка помещений, и уход за ранеными – всё доставляло немало хлопот. Не говоря уж о стирке и глажке белья тяжеленным чугунным утюгом, наполненным раскалёнными углями. Но ничего, втянулась. Покрикивала даже на раненых, нарушающих дисциплину. Ну, а нарушения-то какие? Тихонько по сто грамм опрокинуть, да покурить тайком в палате.

Вот и опять. Зашла к тяжелораненым, и ненавистный табачный запашок так и шибанул в ноздри. Варя рассержено глянула на новенького – молодого, довольно симпатичного солдата. Тот, изогнувшись на кровати, торопливо прятал под ложе бычок.

– Ты мне тут пожар устроить решил? Шагом марш на улицу!

– Не дури, сестричка! – солдат, светловолосый и круглолицый, облокотившись, уныло смотрел ей в глаза. – Какой там шагом марш? Марш без ног не бывает.

Варя осеклась и, сделав вид, что не расслышала, вышла. Этому отвоевавшему своё безногому бойцу со звонкой такой фамилией – Звинякин, замечаний насчёт курения она больше не делала. Старательно «не замечала» появлявшийся время от времени табачный запах в палате.

Шли дни, недели… Наши вновь гнали фрицев по всем направлениям. Передовая ушла далеко, и госпиталь собирались переводить ближе к фронту. В связи с этим тяжелораненных отправляли в другие госпитали, а «лёгких» старались скорее подлатать и выпихнуть в боевые части.