Альфред Ассолан - Приключения капитана Коркорана

Коркоран извинился, уверяя, что не имеет возможности принять это любезное приглашение.

— А! Понимаю! Вы опасаетесь, что обед будет плох… Но успокойтесь. У нас имеется превосходное французское вино, страсбургские пироги, английские пудинги и вообще все, что производится на земном шаре вкусного и изящного для удовольствия джентльменов… Итак, дело решенное, вы обедаете у меня?

— Господин полковник, — отвечал Коркоран, — крайне сожалею, что не могу принять ваше любезное, дружеское приглашение, так как тороплюсь успокоить Голькара.

— Успокоить Голькара, милейший господин? Что вы! Я вас оставляю у себя! Напишите Голькару, и это совершенно достаточно. Неужели вы полагаете, что я допущу вас возвратиться в неприятельский лагерь, после того как вы увидели мой лагерь? Я возвращу вам свободу только тогда, когда мы овладеем Бхагавапуром.

— А если, полковник, вы никогда им не овладеете? — спросил Коркоран, начинавший приходить в негодование, видя, что с ним обращаются как с военнопленным.

— Если мы никогда не возьмем Бхагавапур, то и вы никогда туда не возвратитесь, хотя бы не только Лионской Академии, но и всем академиям в мире пришлось бы отказаться от чтения рукописи законов Ману…

— Полковник! — отвечал Коркоран. — Вы нарушаете международное право.

— Вот как?

Но в эту минуту появилась Сита, и ее присутствие помешало произойти начинавшейся ссоре.

— Ах! — воскликнула она, взглянув на Коркорана глазами, в которых сверкала радость. — Я знала, что вы явитесь сюда искать меня!

Эти слова наполнили сердце Коркорана невыразимой радостью. Следовательно, на него она надеялась! Следовательно, от него ожидала спасения. Но в настоящий момент было не до объяснений, и притом Коркоран опасался, что приход Робартса или кого-либо другого из офицеров штаба каждую минуту может помешать осуществлению задуманного им плана освобождения. Наконец он сказал:

— Итак, полковник, вы отказываетесь предоставить мне свободу?

— Отказываюсь!

— Вы вопреки всякой справедливости удерживаете у себя принцессу Ситу, похищенную у отца негодяем, которого вы желаете сделать ее мужем.

— Вы, кажется, позволяете себе допрашивать меня? — высокомерным тоном сказал Барклай, протягивая руку к гонгу.

— Итак, пусть будет, как решит судьба! — сказал капитан.

Прежде чем Барклай успел пошевелиться, капитан, схватив гонг, отложил его в сторону и, с быстротою молнии вынув револьвер из кармана, прицелился в полковника, воскликнув:

— Если вы кого-либо позовете, я размозжу вам череп.

Барклай, сложив на груди руки, сказал презрительным тоном:

— Разве я имею дело с разбойником?

— Нет! — отвечал Коркоран. — Но если вы позовете, я буду убит, и в этом случае я буду убитый, а вы убийцею. Это две роли одинаково неприятные… Заключим договор, если хотите…

— Договор! — отвечал Барклай. — Я не вступаю в договоры с человеком, которого я принял как джентльмена, почти как друга, а он отблагодарил меня за это угрозою убить.

— Опять такие слова, полковник! Ну хорошо, не будем вступать в договоры, да я в них и не нуждаюсь. Встань, Луизон!

При этих словах тигрица поднялась и впервые предстала перед изумленными глазами Барклая. Но изумление вскоре обратилось в ужас, когда Коркоран сказал:

— Луизон, ты видишь полковника… Если он сделает хотя шаг из палатки, прежде чем принцесса и я будем сидеть на лошадях, я тебе его отдаю.

Угроза Коркорана была весьма серьезна, и Барклай отлично это сознавал, а потому, решившись на капитуляцию, спросил:

— Наконец, что вы именно желаете?

— Я хочу, чтобы привели сюда двух лучших ваших лошадей. Мы сядем на них, принцесса и я. Когда мы очутимся за пределами лагеря, я свистну. При этом сигнале она тотчас явится ко мне, и тогда вы будете свободны и имеете полное право послать за нами в погоню всю вашу кавалерию, включая сюда господина поручика 25-го гусарского полка Джона Робартса, с которым мне нужно свести маленькие счеты. Что же, это дело решенное.

— Решенное, — отвечал Барклай.

— Но не рассчитывайте нарушить ваше обещание, — добавил Коркоран, — потому что Луизон, будучи более смышленой, чем многие из христиан, поймет ваше намерение тотчас и задушит вас мгновенно.

— Милостивый государь! — отвечал высокомерным тоном Барклай. — Как вы можете с недоверием относиться к честному слову английского джентльмена.

И действительно, не выходя из палатки, полковник приказал Робартсу распорядиться, чтобы оседлали и привели к палатке двух самых лучших лошадей. Барклай смотрел, как принцесса и Коркоран садились в седла, и невозмутимо принял их прощальный поклон, ожидая с нетерпением свиста.