Виктор Егоров - На железном ветру

Такое раболепие, преклонение перед грубой силой наводило Донцова на грустные размышления. Но очевидно было и другое: заключенные необыкновенно чутки к малейшим проявлениям доброты и справедливости. Все эти люмпены податливы, как глина, и дальнейшая их судьба зависела от того, какого скульптора руки прикоснутся к ним.

В своей камере Михаил имел безграничную власть. Правда, он редко пользовался ею и, если пользовался, то лишь для того, чтобы пресечь ссоры. Ему претила роль сильного волка в стае. Он не требовал с товарищей по камере дани в виде лучших кусков, не допускал, чтобы его обслуживали. Напротив, пищу, которую ему покупали, за доллары делил между всеми и, как все, выносил парашу. Такие действия вступали в вопиющее противоречие с ролью. Но что поделать: артельность, товарищество, равенство — это было у него в крови, составляло его натуру. Однажды, когда вернулись с прогулки, Кыро шепнул:

— Сейчас у нас будет обыск. Позаботься, если есть что прятать.

— Что нужно, можно спрятать в ботинок или в рот, — с деланным безразличием ответил Михаил.

— Такие обыски делают раз в год, кочак. Раздеться заставят, в рот полезут.

— Мне нечего прятать. А тебе, Кыро?

— Мой нож и гашиш лежат в надежном месте.

Донцов спокойно опустился па свою постель, зевнул. А мысль работала с предельным напряжением и глаза обшаривали голые стены камеры: куда спрятать капсулу?

В коридоре послышались голоса, лязгнул ключ в замочной скважине. Взгляд Михаила упал на кусок хлеба, что валялся у изголовья. Мгновенно капсула оказалась в руке и пальцы вдавили ее в черствый кусок. Ногою Михаил как бы машинально отпихнул хлеб к стене. В камеру входили надзиратели в сопровождении начальника тюрьмы, двух полицейских чиновников в штатском и тюремного доктора. Обыск производился под видом медицинского обследования. Заключенным велели раздеться. Надзиратели начали тщательно перетряхивать одежду и постели.

Спустя полчаса комиссия покинула камеру.

На кусок хлеба, валявшийся около стены, так никто и не обратил внимания.

Беспокойство за Лору ни на минуту не покидало Донцова с того момента, как они расстались у проходной будки тюрьмы. Ее повели в женское отделение, и последнее, что он увидел — была грустная ее улыбка. «Терпение, терпение, терпение, — уговаривал он себя. — Им не в чем нас обвинить, и в тюрьме мы долго не задержимся».

Донцов узнал, что надзиратель Рухи за деньги охотно выполнит любое поручение, если оно не грозит особыми неприятностями.

Рухи — хмурый пятидесятилетний старик со сросшимися седыми бровями — был молчалив, исполнителен и у начальства на хорошем счету. Однако, ощутив в ладони тяжелый серебряный доллар, немедленно согласился наладить письменную связь между супругами Сенцовыми.

Что писать? Сколько хотелось высказать. Всю полезную площадь письма заняли уверения в любви и в том, что освобождение не за горами, пусть только Лора немножко наберется терпения и пусть не мучает себя бесполезными сожалениями.

Спустя два дня Рухи принес ответ.

«Меня встревожила твоя записка, милый, — читал Михаил. — Ты, верно, весь извелся от беспокойства. Я живу сносно. Досаждают насекомые, но я утешаю себя мыслью, что нас с тобой едят одни и те же клопы. Они такие крупные... Теперь-то я понимаю: именно их имеют в виду, когда говорят о чудесах Востока. Но, право, я их не боюсь и напрасно ты уговариваешь меня, как ребенка. Я ни в чем не раскаиваюсь и ни о чем не сожалею. Мы находимся под одной крышей и нас разделяют только стены. Было бы куда хуже, если бы нас разделяли государственные границы. Я верю — все будет хорошо. В камере три женщины. Меня учат турецкому языку.

Михаил чувствовал себя именинником.

Пошел второй месяц заключения. Турецкие власти не вспоминали о «супругах Сенцовых». Дважды Михаил обращался к начальнику тюрьмы с просьбой дать ему возможность увидеться со следователем Экшиоглу и дважды получал отказ. Надзиратель предупредил: третье обращение автоматически повлечет за собою наказание карцером.

Как-то в середине марта Рухи передал записку от Лоры.

«Милый Жорж. Кажется, у нас будет ребенок. Я долго сомневалась, но теперь вполне уверена. Если родится мальчик, назовем его Жорж. Маленький Жорж — неплохо, а? Ужасно хочется кислого».

Ошеломленный, стоял Донцов около двери с запиской в руке, и лязг запираемого надзирателем замка хлесткими ударами отдавался в мозгу.