Петр Гнедич - Мир приключений, 1927 № 08

— Так вот и поделилась! Была нужда!

— Великая нужда, многочтимая, — великая!

— А вы думаете, — другие не нуждаются?

— Какое мне дело до других, Пелагея Павловна? Мой желудок урчит, — мне это важно.

— А я вам ничего дать не могу! — отрезала она.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Мне известно, — начал он, — что вы обладаете парой бурых холмогорских коров.

— Обладаю.

— Что они дают молока уйму. Больше того: вы имеете грех дойных коз. — Больше того: вы разводите сизых кроликов.

— Развожу. Но что ж из эстаго?

— Вы знаете мою maman? — Анну Ивановну Повал-Заливникову?

— Жива еще старушка?

— К сожалению, да. Говорю: «к сожалению», как любящий и почтительный сын. Лучше бы ей умереть пять лет назад, и не видеть того, что совершается вокруг: эту дьявольскую карусель. — Старушка в последнем градусе чахотки. Она сидит в двух шубах и кашляет, кашляет. День кашляет, ночь кашляет. Кто это сказал, Софокл, кажется: «счастливы те, кто совсем не рождался»?

— Это точно, — подтвердила она.

— Так вот, многочтимая, и сел я на поезд, и полетел сюда, к вам, — не за себя просить, а за мою старушку. Не дайте умереть ей. Вы можете это. Вы можете помочь ей. И буренушки ваши могут, и козочки ваши могут. Из кроличьего пуха можно связать такие варежки теплые… Я готов на коленки стать. Да. Я пред вами на коленках буду ползать. И позором это не считаю. Я для maman это делаю. Сейчас встану.

— Только коленки себе утрудите. Все равно не дам.

— И для maman? Какое у вас черствое сердце.

— Тут не в том дело, черствое оно или нет, — а ежели у меня столько потребителей, что не достает товара? А тут вдруг, на-ко, с неба свалился какой! Мать больна! Мало у кого мать больна! У меня, вон, мизинцы скрючило. Не то отморозила, не то с подагры. Ноне подагра на все места садится. У генеральши Изюмовой на язык села. Вон, у генеральши Изюмовой дети, тоже болящие, — так она мне по десяти рублей за козье молоко в день платит…

Он протянул руки.

— Вы, кажется, сомневаетесь в моих депансах? — воскликнул он. — Возьмите что хотите, я озолочу вас, но только поддержите старушку.

Она опять посмотрела на его потертый пиджак и рахитичный галстух, и брезгливо покачала головой.

— Это маленькими бумажками-то вы золотить меня будете? Так не надо. Что в них? Шиш один.

Гость сдвинул брови.

— Однако же, почтеннейшая, — мы и за квартиру ими платим, и вот за билет в кассу я заплатил, — и взяли… И хлеба на них купить можно…

— Да вам что, собственно, надо? — спросила она не так уже сурово.

— Молочка! Маслица! Муки! Сахару!

Она захохотала.

— Я сама сахарцу да мучки готова купить, — а не только от себя отделить. Вон, слышите звонок? Это генеральша пришла за своей порцией, с бутылочкой. И бумажку красненькую принесла. Она каждый день красненькую бумажку дает. Договор такой.

— Молочка, дайте от буренушки молочка! Пелагея Павловна, слезно прошу вас, — униженно. Представитель старого рода, которому восемь веков, — просит. Внемлите.

— Чего мне внимать? Катька, коли это генеральша, — проси прямо сюда, да отпусти ей, что полагается.

— Родная, вы уж и мне отпустите, что полагается… А то вот сейчас, сейчас, при генеральше, на коленях стоять буду, и лбом стукаться об пол, как старообрядцы перед Праскевой-пятницей…

Она строго сдвинула брови.

— А старообрядцев вы оставьте в спокойствии, — сурово сказала она: может, я сама старой веры?

Пенсне у него соскочило с носа.

— Простите, простите! я не знал! — залепетал он. — Я сам религиозный человек. Я с детства привержен к православию.

В полутемной прихожей застукали бутылки, зашелестили платья. В гостиную вошла маленькая женщина с растерянным лицом и одной прямой, другой выведеной дугой бровью. Она держала головку на бочек и старалась сделать улыбку, как можно приятнее.

— Это опять я, — нежно заговорила она. — Я думаю, я вам так надоела?

— Что вы, генеральша! По нужде видимся. Позвольте познакомить. Господин Заливников. Знакомы?

— Вы Марье Федоровне Заливиной не родственник? — осведомилась она.

Он приосанился.

— То Заливины, — внушительно поправил он. — А я — Заливников. Я с Марией Федоровной даже не в свойстве, — продолжал он. — Она из рода Заливиных, а я — Повал-Заливников. Тот род новый. А наш — старый.