Петр Гнедич - Мир приключений, 1927 № 08

— И куда ей, старой, такой веселый платок? Цвет-то какой небесный!

В последний раз прикинула его к лицу перед кривым зеркальцем. Потом сложила аккуратно, сунула за пазуху и легким шагом пошла к воротам.

Филька оседлал сухой подсолнечный ствол и поскакал за ней вдогонку.

16 июля исполнилось два года со дня кончины известного писателя, драматурга и художника Петра Петровича Гнедича. После него осталось 22 нигде не напечатанных и написанных за последние годы рассказа, в жанре его когда-то нашумевших « Песьих Мух». Два рассказа приобрела редакция «Мира Приключений». В этом номере мы даем «Чортову карусель», а в следующем — второй, рассказ, — «Альтруист».

ЛЕНТА КИНЕМАТОГРАФА НАШИХ ДНЕЙ

Посмертный рассказ П. П. Гнедича

(Написан в 1920–1921 году).

Иллюстрации Н. М. Кочергина

У него была шатающаяся, неровная походка. Он так колыхался на твердо ступающих ногах, запрятанных в высокие, полустоптанные резиновые галоши, из которых сзади торчала малиновая суконная подкладка, как колыхаются только паралитики или контуженные в боях. Ему было лет за пятьдесят, борода у него шла клином, и в ней один клок был седой. На носу у него помещалось пенсне, блестевшее как золотое, хотя в сущности едва ли было сродни этому благородному металлу. Он был в теплой шапке какого-то эскимосского покроя, с ушами, как у легавого пса, и в потертом рыжем пальто на вате, с поднятым пегим бархатным воротником.

Он поднялся по шести ступеням мокрого крыльца деревянного домика, с голыми, зябнувшими деревьями за зеленым пожилым забором. На двери была криво прибита медная доска с надписью «П. П. Пигунова». Он придавил пуговку электрического звонка, что круглилась сбоку, и, повернувшись к двери спиной стал ждать, когда ее откроют, все повторяя:

— Выгорит, не выгорит? Выгорит, не выгорит?

Он позвонил еще и еще. Послышались шаги. Кто-то торопился. Визгнула задвижка. Через цепочку задумчиво посмотрел на звонившего зеленый глаз. Гость осклабился.

— Пелагея Павловна дома? — вкрадчиво, но с некоторой хрипотой спросил он, — я к ней.

Зеленоглазая девица как-будто проснулась. Она впустила его, но, невидимому, без особенного удовольствия. Он вошел в темную прихожую, снял галоши с малиновой подкладкой, снял рыжее пальто, раскатал шарф, которым была закутана его длинная, жилистая шея, вытер платком слезящиеся глаза и запотелые стекла пенсне, спросил «можно»? и вступил в гостиную.

Гостиная была такой, как и полагалось ей быть в деревянном домике-особняке. На диване лежали три подушки. На вязаной скатерти стола стояла керосиновая лампа, и синяя змея с золотыми крапинками трижды обвивала ее мутно-серый резервуар. Над длинным палисандровым фортепиано висела картина, изображающая озеро Комо. Ниже озера, в кожаной раме с красными лепешками каких-то странных цветов, помещалось фотографическое изображение коротко стриженого старца, сердито смотревшего вдаль. Вошедший сел на стул у стола и кашлянул.

В воздухе пахло чем-то здобным.

— Должно быть хлебы печет, — подумал он и проглотил слюни. — Выгорит, или не выгорит? Выгорит, или не выгорит?

Пелагея Павловна вошла, когда он выговаривал про себя слово «выгорит». Она тоже не очень обрадовалась при виде гостя. Она сделала кисло-сладкое лицо и сказала:

— А, чудо заморское!

Он вскочил со стула и стал пожимать ее толстые руки.

— Пелагея Павловна! Родная! Как поживаете? Давно собирался… Ну, как?

— С которых это пор я вам стала родная? Присядьте.

Она подозрительно посмотрела на его трясущуюся бороду и склерозный нос с сетью фиолетовых жилок, а сама села по другую сторону стола.

— Вчера я встретился с Флегонтом Егорычем, — начал он, захлебываясь и раскачиваясь. — Стал ему жаловаться на желтенькую жизнь, на скудность. А он и говорит: «Поезжайте к Пелагее Павловне. У нее чаша полная».

— Ишь какой! Откуда он это взял чашу полную? — воскликнула она.

— Стало быть знает, коли говорит. — Поезжайте, говорит, к ней, — она поделится.