Д. Панков - Мир приключений, 1927 № 11

— Ой, мать, смотрел я, как танцовала панна Эмилия с Микитой и подумал — не будет ли тут, правда, какого урожаю?

Матушка даже разгневалась: „постыдился бы, говорит, на старости-то лет“… Чего там, постыдился».

«Иулия 29. Так и есть. Приходит ко мне Микита. Приносит курицу, десяток яиц, бутылку водки.

— Что, говорю, Микита, задумал-ли жениться?

— Так, говорит, батюшка Похоже что.

— Доброе дело, говорю. А кто нареченная невеста?

Молчит.

— На ком, говорю, жениться-то хочешь?

Посмотрел на меня так как-то особенно, да и говорит:

— На графине Эмилии Мархоцькой.

Я даже сел. Потом засмеялся, да и говорю:

— Ну, правда, говори, на ком? Кто невеста-то?

А он на колени передо мной:

— Спаси, говорит, батюшка. Не могу. Помираю. После обжинок места себе не нахожу.

— О, говорю, Микита… Да ты, кажись, и вправду с ума сошел?

— Не знаю… батюшка, видели бы вы, как панночка со мной танцовала, как на меня смотрела… А говорила такие слова, такие слова…

— Брось, говорю, Микита, не дури.

— Нет, говорит, батюшка, что хотите возьмите, а помогите.

— Свят, свят, свят, — говорю. Да граф Мархоцький, как только узнает, так не только тебя, да и меня со свету сживет… Чего выдумал.

— Э, говорит, батюшка. Сам граф Мархоцький не раз говорил, что Иван та Степан с той-же глины, что и пан.

— Мало ли что говорится. Нет, Микита, тут я тебе не помощник.

— Да, я, говорит, прошу не много. Мне бы только в замок попасть, хоть лакеем, хоть козачком, хоть в садовники… Только бы встречаться бы и видеться с панночкой.

— Брось, говорю, теперь ты, спасибо пану Мархоцькому, вольный. Есть у тебя кусок земли. Свой дом. Женишься. Мало ли дивчат не хуже твоей панны Эмилии. А ты в лакеи, в дворовые… Ярмо на себя одеть хочешь.

— Нет уж, говорит, все я обдумал. И прошу только у вас о того. Как будет у вас эконом Ружицкий — поговорите вы с ним, замолвите свое слово.

— И не подумаю… Нет, хлопче, с тобой еще беды наживешь… Нет, нет… Бери, милый, свою курицу и прочие дары твои и гряди с миром… Нет тебе моего благословения…

Так и отпустил его. Посмотрел он на меня, махнул рукою и ушел».

«Получил сегодня от графа Мархоцького целых четыре книжки. Сам надруковал! Книга первая: „Право м. Миньковец“… Книга вторая: „Договор государя с подданными“, „Право шляхетское для однодворцев“… „Права иностранцев“… Король, да и только!.. А книги-то я брошу в печку… Ему, графу, ничего, а если о. благочинный или исправник увидит их, то меня по головке не погладят».

«Вызывали в консисторию. Допрос снимали. Насилу отвертелся. Владыко только накричал: „как, говорит, ты, иерей бога вышнего, дерзнул участвовать в языческом богослужении кумирической богине Церере“?!

— Я, говорю, только плоды благословил, как в требнике установлено. К Церере даже не подходил.

— А Юпитеру, говорит, последовал?

— Какому, говорю, Юпитеру? Дураком таким, знаете, непонимающим прикинулся.

— А такому, что на троне ехал… Ты, отец, у меня смотри. На этот раз прощаю, а боле, чтобы не было.

Слава тебе, Христос… А уж думал либо в монастырь на послушание, либо во причетники с запрещением священнослужения. Матушка прямо заплакала от радости, видя меня безвредно вернувшимся».

«Заходил пан Ружицкий. Сказывал, исправник был. Строго-настрого воспрещено, дабы впредь языческого богослужения не происходило.

— А что же граф?

— А ничего. Кланяйся, говорит, там архиерею и прочим… А праздник Церере будет у меня попрежнему.

Тут ему исправник разъяснил, что значит, духовенству, нам, то есть, как православным иереям, так и ксендзам. сие строго-настрого воспрещено. Так что вы думаете сей ересиарх ответствовал:

— Ряса, говорит, недорого стоит. Закажу себе красную шелковую рясу и освящу плоды не хуже вашего попа…

Вы подумайте!.. Оле нечестия!.. Ох, долготерпелив бог и многомилостив. Одначе, за рясу и прочее кощунство накажет рано или поздно, тяжко накажет… Обязательно не простит».

«А Микита-то?.. Уже служит в замке. Пришел сегодня, опять принес курицу, десяток яиц и бутылку водки…

— Что, говорю, выбил дурь-то из головы?

— Эх, говорит, батюшка, не дурь это… И когда, говорит, дом загорится, то уж его не погасить.

— Все значит, говорю, с тем же?

— Нет, не совсем…

— Так-то оно лучше.

— Я, говорит, уже служу в замке. Истопником определился. Графиню панночку каждый день видаю. Каждый день с ней говорю. Ну и душа же у нее… Вот, говорит, батюшка, хотите верьте, хотите нет, а она меня любит.