Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

— Эх! Когда бы он был здесь! — протянул голос с одной из коек.

— Патрик! — произнес голос с верхнего гамака. — С чего бы ты начал, если бы у тебя оказалось двадцать фунтов в кармане?

— Что толку спрашивать? — отозвался Беттон. — На что двадцать фунтов моряку в море, где грог — одна вода, а говядина — одна конина? Дай мне их на суше, и посмотришь, что я с ними сделаю!

— Сдается мне, что продавцу грога не видать бы тебя, как своих ушей, — промолвил голос из Огайо.

— Да уж, конечно, не видать, — огрызнулся Беттон. — Будь проклят грог и тот, кто его продает.

— Легко говорить! — продолжал Огайо. — Клянешь грог на море, когда его негде достать: посади тебя на берег, и нальешься по горло.

— Люблю выпить, — сказал Беттон, — нечего греха таить! Но уж как залью — войдет в меня черт — и таки уходит меня бутылка, в конце концов.

— Ну, что же, — заметил Огайо, — ведь не уходила же она тебя до сих пор!

— Нет, — отвечал Беттон, — но чему быть, того не миновать!

Наверху стояла чудесная ночь, проникнутая величием и красотой звездного света и тропического покоя. Тихий океан спал, едва всколыхнутый широкой мертвой зыбью, а там, вверху, у огненного свода Млечного Пути, повис Южный Крест, подобный сломанному воздушному змею.

Звезды на небе, звезды в море, миллионы и миллион звезд; это множество лампад на небесном своде внушало мысль об огромном, многолюдном городе, а между тем, все это живое, пылающее великолепие было безмолвно.

Внизу, в каюте, находились три пассажира корабля; один читал за столом, двое играли на полу.

Сидевший у стола Артур Лестрэндж устремил большие ввалившиеся глаза в книгу. Он явно был в последнем градусе чахотки и прибегнул к длинному морскому путешествию, как к последнему отчаянному средству.

В уголке, баюкая лоскутную куклу и раскачиваясь в такт собственным мыслям, сидела его племянница, восьмилетняя Эммелина Лестрэндж, — маленькое для своих лет, загадочное создание себе на уме, с широко раскрытыми глазами, казалось, заглядывавшими в иной мир.

Под столом возился его собственный восьмилетний сынишка Дик. Они были бостонцы и направлялись в Лос Анджелос, где Лестрэндж приобрел ферму, чтобы погреться на солнце, в надежде, что долгое плавание продлит ему срок жизни.

Дверь каюты отворилась, и показалась угловатая женская фигура. Это была нянюшка Станнард, и появление ее означало, что детям пора спать.

— Дикки, — сказал Лестрэндж, приподнимая скатерть и заглядывая под стол, — спать пора.

— Ох, нет еще, папочка! — протянул сонный голосок из-под стола, — не хочу спать! Ой-ой-ой!

Станнард знала свое дело. Она нагнулась, ухватила его за ногу и потащила, несмотря на рев и брыканье.

Эммелина же, признав неизбежное, встала на ноги, держа за одну ногу свою уродливую куклу, и стояла в ожидании до тех пор, как Дикки, после нескольких прерывистых воплей, внезапно отер слезы и протянул мокрое лицо отцу для поцелуя. Тогда она, в свою очередь, торжественно протянула лобик дяде и отправилась из каюты за руку с няней.

Лестрэндж снова взялся за книгу, но едва успел он прочесть несколько страниц, как дверь снова отворилась, и показалась Эммелина в ночной рубашке, с небольшим свертком в руке, завернутым в оберточную бумагу.

— Моя шкатулка!? — сказала она вопросительно, и невзрачное личико ее внезапно превратилось в лицо ангела.

Она улыбнулась, — а когда Эммелина улыбалась, казалось, что ее освещает луч райского света. Это было видение чистейшей детской красоты.

Потом она исчезла со своей шкатулкой, и Лестрэндж снова засел за книгу.

Кстати сказать, эта шкатулка причиняла больше хлопот на корабле, чем весь пассажирский багаж вместе взятый.

Эммелина получила ее в подарок от одной дамы при отъезде, и никто не знал, что в ней содержится, кроме нее самой и дяди.

Беда была только в том, что она то и дело теряла свое сокровище. Боясь расстаться с ним, она вечно таскала его с собой; бывало, усядется за свертком каната и призадумается, потом встрепенется при виде каких-нибудь маневров матросов, вскочит посмотреть, хватится шкатулки — а ее и след простыл.

Тогда она принималась обыскивать весь корабль, с убитым лицом и широко раскрытыми глазами, заглядывая во все уголки, как неспокойное привидение, не говоря ни слова.

Ей словно было стыдно сказать кому бы то ни было о своей потере. Тем не менее, все знали о ней, и все принимались искать шкатулку. И странно сказать, находил ее обыкновенно Падди Беттон. Дело в том, что Беттон, такой неумелый в глазах взрослых людей, в глазах детей был непогрешим.