Джеймс Кервуд - У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма

Второй раз она тихо и без тени смущения назвала его по имени. Она нервным движеньем пальцев завязывала и развязывала уголки маленького носового платка, лежавшего на ее коленях. После паузы в несколько секунд, во время которой тиканье часов Киок казалось напряженным и громким, она продолжала:

— Когда мне минуло семнадцать лет, умер дедушка Стэндиш. Мне бы хотелось, чтобы вы поняли все последовавшее за этим без моего рассказа: как я привязалась к Шарплею, как бы заменившему мне отца, как я доверилась ему, как умно и ловко он внедрил в меня мысль, что это будет правильно и справедливо, что моя величайшая обязанность в жизни исполнить волю покойного дедушки и выйти замуж за Джона Грэйхама. Иначе, говорил он, если этот брак не будет заключен до того, как я достигну двадцатидвухлетнего возраста, роду Стэндишей не достанется ни одного доллара из всего огромного состояния. Шарплей был достаточно умен, чтобы понять, что одних денежных соображений мало, и он показал мне письмо, написанное, по его словам, дядей Питером. Я должна была его прочесть, когда мне исполнится семнадцать лет. В этом письме дядя Питер уговаривал меня подняться до высоты рода Стэндишей и этим браком соединить два огромных состояния — об этом, мол, он и дедушка Стэндиш всегда мечтали. Мне и не снилось, что письмо было подложное. В конце концов они добились своего — я согласилась.

Она сидела, опустив голову, и комкала в руках кусочек батиста.

— Вы меня презираете? — спросила она.

— Нет, — ответил Алан бесстрастным голосом. — Я люблю вас.

Она сделала попытку спокойно и смело взглянуть на него. Его лицо опять окаменело, а в глазах таился мрачный огонь.

— Я согласилась, — быстро повторила она, как бы сожалея о заданном вопросе. — Но это должно было быть сделкой, холодной, расчетливой сделкой. Джона Грэйхама я не любила. И все же я решила выйти за него замуж. В глазах закона я буду его женой, равно как и для всего мира, но не больше. Они согласились, а я в своем неведении им поверила. — Я не видела западни. Я не видела торжества в глазах Джона Грэйхама. Никакая сила в мире не могла заставить меня думать, что он хотел обладать только мною; что он был настолько гнусен, чтобы желать меня, хотя я и не любила его; что он был огромным чудовищным пауком, а я — мухой, запутавшейся в его паутине. И самое ужасное во всем этом было то, что все время со смерти дяди Питера мною владели странные, прекрасные мечты. Я жила в мире, мной самой созданном, и я читала, читала и читала. Во мне все сильней и сильней укреплялась мысль, что когда-то я жила другой жизнью, что я принадлежала прошлому, когда мир был чист и в нем жила любовь; что существуют огромные страны, где еще не знают ни денег ни их силы, где над всем возвышается романтика и слава человечества. Я жаждала всего этого. Однако благодаря чужому влиянию и плохо понятому чувству гордости и чести Стэндишей я сковала себя цепью с Джоном Грэйхамом.

Последние месяцы перед тем, как мне исполнилось двадцать два года, я лучше узнала человека, которого никогда раньше не знала. До меня доходили смутные слухи; я начала понимать причину ненависти, которую он внушал к себе. Но окончательно поняла я только здесь, на Аляске. Я почти успела понять к самому концу, что он — чудовище. Но о моем замужестве уже было объявлено. Лицемерный Шарплей, которого я считала отцом, толкал меня на этот шаг. Джон Грэйхам обращался со мной так вежливо и холодно, что я не подозревала его мерзкого замысла. Я заключила сделку. Я вышла за него замуж.

Она внезапно с облегчением вздохнула, как будто пытка уже миновала и она излила то, что казалось страшнее всего. Но увидев, что выражение лица Алана нисколько не изменилось, она, почти рыдая, вскочила на ноги и теперь стояла, опираясь на стол, усыпанный цветами. Алан тоже встал и смотрел ей в лицо. Дрожащим голосом она пыталась продолжать.

— Не нужно, — прервал ее Алан таким тихим и жестким голосом, что она почувствовала страх. — Вы не должны продолжать. Я посчитаюсь с Джоном Грэйхамом, если только судьба даст мне эту возможность!

— Вы хотите заставить меня остановиться теперь! Раньше, чем я рассказала вам о том маленьком торжестве, которым я имею право гордиться? — возмутилась она. — О! Вы можете быть уверены, что я сознаю безумие и порочность всей этой сделки, но я клянусь, что не сознавала этого до тех пор, пока не стало уже поздно. Для вас, Алан, чистого, как те величественные горы и долины, что составляют часть вас самого, для вас, я знаю, должно казаться невозможным, что я вышла замуж за человека, которого сначала боялась, потом презирала, а затем ненавидела смертельной ненавистью; что я принесла себя в жертву, считая это своим долгом; что я была настолько слаба, настолько неопытна, что я давала себя лепить людям, которым я верила. Все же, повторяю вам, никогда я не подозревала, что приношу себя в жертву; никогда, хотя вы и назовете меня слепой, не видела я даже намека на ту отвратительную опасность, которой я добровольно подверглась. Нет, даже за час до свадьбы я не подозревала этого. Все это рассматривалось как чисто финансовая сделка, обо всем мы рассуждали с деловой точки зрения — и я не испытывала никакого страха, разве только душевную боль, которая всегда появляется, когда отказываешься от своей мечты. Ни о чем я не догадывалась до того момента, когда были произнесены последние слова, сделавшие нас мужем и женою — и я увидела в глазах Джона Грэйхама что-то такое, чего раньше никогда не видела. А Шарплей…