Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

Допрашивая Куанышпаева, Крейз иногда бросал взгляд на сложенную вчетверо бумагу, лежавшую на столе. Это была записка от Думского. Ее доставили те, кто привел Саттара. В записке Савва сообщал:

«Едва удержался, не шлепнул эту сволочь на месте. Велел под башлыком допереть его, чтобы ни одна собака не пронюхала. Поприжми паразита покрепче, может, развяжет язык, выложит и про князька вонючего, и про кого-нибудь еще. Словом, гляди как лучше. Двигаюсь на Лесновку. Токсамбай завтра встрену, как полагается, и разделаю под орех. Одна мокреть от этого обалдуя останется. О нас он ничего не знает, идет без единого пулемета. Так что наши три „максима“ сгодятся по первое число. Жинке передай привет. Покелева. Савва».

— Зачем этот ярлык в рукав зашил? — показал Крейз на белый лоскут с нанесенными на него краской пятизначными цифрами. Спросил, когда уже не сомневался, что Саттар скажет правду.

Тот усмехнулся:

— В Синцьзян письма атаману таскал. По ярлыку китайцы пропускали к нему.

И по тому, как, дрогнув, скривились губы, как увел Саттар в сторону взгляд, Крейз подумал: «Не все говорит… А что, если он еще должен был побывать в Синцызяне?» — Крейз представил, как это могло быть важно, что могло это дать, и даже немного вспотел. Он встал и заходил по кабинету.

— Скажи, к атаману тебя князь не собирался посылать снова? — остановился Крейз против Саттара, разглядывая его в упор, словно под череп ему хотел заглянуть.

— Собирался. Велел от Токсамбай в Джаркент вернуться, письмо хотел написать в Кульджу. Атаман теперь в Кульдже.

— Ты пойдешь и возьмешь письмо, Саттар.

— Нет, — отрицательно замотал и головой, и кистями обеих рук Саттар. — Не пойду к собаке.

— Ты много зла советской власти сделал. Теперь искупай эту вину. Сворачивай на правильную дорогу. — И Крейз заговорил вдруг о совсем посторонних вещах. Стал вспоминать свое детство в чужих людях, издевательства, тычки от богатого хозяина, в батраках у которого жил на заимке в родной Латвии. Саттару же казалось, что это о его детстве ведет речь председатель ЧК. Оно прошло в урочище Анархай среди обширных пастбищ и несчитаных отар однопалого.

Потом Крейз стал рассказывать про советскую власть, про единственную свою встречу с Лениным. И Саттар с удивлением отмечал, что каждое сказанное Крейзом слово находит отклик в его душе.

И как-то исчез стол, разделявший двух людей. Будто не было за ним чекиста с одной стороны и связного атамана, врага — с другой. За столом сидели два человека. У одного из них улыбчивые умные глаза, у другого они растерянные, взволнованные.

Иногда Крейз касался рукой Саттара. А когда в конце этого своеобразного допроса он вытащил из стола кольт, отнятый у Саттара при задержании, и, протянув его ему, сказал:

— Возьми, пригодится.

Саттар долго переводил повлажневшие сразу глаза с пистолета на председателя ЧК, все еще многому не веря. Затем вытянул обойму, убедился, что патроны на месте, и тогда только вытер ладонью выступившие от волнения на лбу росинки пота.

— А не боишься, что опять сбегу? — порывисто вскочил он со стула. Голос у него почему-то сразу охрип.

— Зачем тебе бегать. Разве ты враг сам себе?

— Ладно. Будет письмо, — сверкнул глазами Саттар. — Если обману, руби эту руку.

— Идет.

Жесткая ладонь Саттара, будто в колодце, утонула в загрубелой, по-медвежьи огромной лапище Крейза.

— Удачи тебе, джигит!

Когда Куанышпаев ушел, только тогда председатель ЧК почувствовал, как здорово он устал, каких усилий потребовала от него эта беседа с Саттаром.

Неужели она продолжалась четыре часа? Да, ровно четыре.

Перед вечером к Чалышеву домой явился посыльный и сообщил, что его «требуют по какому-то важному вопросу на заседание чеки». Больше посыльный ничего толком объяснить не смог.

Чалышев недовольно поморщился. Он только было собрался поужинать. На низеньком столе дымился в большом блюде сваренный квартирной хозяйкой плов, лежали баурсаки, стояла нераспечатанная бутылка водки. При входе посыльного Чалышев успел бутылку сунуть под стол.

— Скажи — приду сейчас.

И как только посыльный вышел из комнаты, торопливо набрал в пригоршню плова, ловко втянул его ртом и от наслаждения прищурился: «Вот это плов! Действительно, пальцы оближешь! Пахучий, жирный».

За первой пригоршней последовала вторая, третья… Блюдо с одного края опустело. Но бутылка так и осталась нераспечатанной.