Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

— А энтого сами поведете?

— Сам.

Офицер взобрался на лошадь. Конец аркана, которым был связан Избасар, он вдел в ушко седельной луки. В одну руку он взял поводья, в другую — наган.

— А дончака куды, ваше благородие?

— Дончака? Привяжи к каурому сзади.

— Готово. Можно сполнять приказ?

— Можно. И не забудь, что лишних полсуток эта красная рвань по твоей милости среди нас шлялась. Смотри, если Ильиных прикончили за это время, не позавидую тебе.

— Так разве виноват, ваше благородие, когда не признал враз… Скуплю провинность, вот…

— Пошел, не разговаривать.

Не касаясь стремян, Быков влетел в седло. Под копытами его коня чавкнула грязь, шумнул, качнулся и снова неподвижно застыл камыш.

— Шагай! — крикнул офицер.

Избасар стоял, стиснув зубы, с диковато блестевшими глазами. Он не остыл еще, не выключился из борьбы, хотя его оглушило все происшедшее только что.

— Шагай, кому говорю! — громче выкрикнул Исаев и дернул аркан.

«Провалить такое задание, сгубить товарищей», — с каждым мгновением эта мысль все настойчивее овладевала Избасаром и ему становилось все страшнее и горше. Случившееся уже не исправить. И не будет теперь ни встречи с Дамеш, ни сына, которого хотел назвать русским именем Мирон, не будет. От этих мыслей хотелось кинуться очертя голову на офицера, пусть стреляет. Это будет лучшее, что можно сделать.

За какое-то мгновение перед Избасаром прошла вся жизнь. Ей, видимо, скоро суждено оборваться. И все же какой бы мучительной стороной ни обернулась она к нему теперь, другой жизни он бы не хотел, не выбрал бы. Только ту, снова и снова ту, которая привела в красноармейский полк, в кремль, к Кирову, а затем сюда, в Ракуши. Вот только бы еще выжечь каленым железом этот кусок жизни, когда свистнул в воздухе аркан и спеленал руки…

— Шагай, сволочь! — Исаев наклонился и стегнул плетью.

Боль вывела из оцепенения. Избасар пошел. Под ногами у него чавкала вода. Он шагал, и ему было все безразлично. Теперь ничего сделать уже нельзя. Даже если кинуться на офицера, тот и стрелять не станет, просто дернет за аркан, свалит и потащит волоком, как барана.

Избасар шагал, опустив голову. Узкая тропа отгородилась от Каспия густой стеной камыша. В нем звенела мошкара да где-то в самой камышовой гуще крякали утки.

«Значит, там плес», — подумал Избасар. И вдруг его ожгла неясная пока мысль: аркан ведь из сыромятины. Если его намочить… Мысль постепенно крепла.

Сделав вид, будто нечаянно подвернулась нога, Избасар упал плашмя на спину и, упираясь связанными кистями рук в землю, утопил их в грязной жиже. Подниматься он не торопился.

Офицер ждал. Он сидел на лошади, чуть сгорбясь, насвистывая что-то сквозь зубы, и играл наганом.

Когда ждать надоело, усмехнувшись, спросил:

— Долго, скотина, валяться будешь? Или снова плетью тебя поднимать? Смотри, свяжу ноги и волоком утащу куда надо.

Избасар удивился: «Колдун, что ли, офицер? Чужие мысли читает». Он перекатился на бок и встал. Сыромять намокла хорошо.

Впереди было еще два или три места, где придется брести по воде, а затем начнется сор, по которому проложена узкая гать.

«До того, как начнется сор, руки должны быть свободны», — внушал себе Джанименов и снова падал на спину, вставал, не торопясь, и шагал дальше, покорно опустив голову, как бы обессиленный вконец, смирившийся.

В спину ему смотрели холодные глаза и черный кружок нагана. Он это ясно чувствовал, как если бы видел затылком. В одном месте Джанименов не мог подняться довольно долго.

— А ну, падаль! — дернул за аркан офицер.

Это и надо было Избасару. «Сильнее тяни, сильнее!» — мысленно подталкивал он Исаева. Ремни заметно ослабли. Можно было уже шевелить руками.

А сор приближался. Избасар хорошо знал это ядовито-зеленое место. Даже зимой сторожило оно незадачливого путника бездонными незамерзающими глазками., Только дикие кабаны находили себе дорогу среди многочисленных его зыбунов. Много жизней поглотил сор, пока не протянули через его горловину узкую, в один след, камышовую гать. Она укорачивала дорогу от пристани до Ракушинского поселка, от которого все отступало и отступало море.

Тропа свернула. Под ногами закачался, запружинил настил, а с боков к нему вплотную подступила зеленоватая закисшая жижа. Она пузырилась, дышала. Мошка и та обходила ее здесь стороной, даже камыши в этом месте отжались подальше и трясина шипела, булькала; от нее несло мертвой гнилью. Где-то на плесе тревожно крякали утки.