Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

— Всё. Я дальше не поеду. Хотите, можете застрелить меня, но я не желаю участвовать в преступлении. Пусть оно будет на совести членов организации, которую Вы представляете.

— Я не представляю никакую организацию, я сам по себе, я человек, у которого есть совесть и чувство долга. А Вы не хотите брать ответственность на себя. Ведь и Вы ничего хорошего не ждёте от нынешней власти, и вовсе не против того, что кто-то устранит эту власть, кто-то, но не Вы. Даже выбор между жизнью и смертью Вы готовы сделать так, чтобы не брать ответственность на себя. Пусть другие отвечают за то, что происходит в этой стране, за то, что происходит в этом мире, а Вы будете брюзжать, поносить эту власть последними словами, но ничего не предпримите, чтобы изменить этот мир, изменить ситуацию в стране. И если те, другие, добьются успеха, Вы будете говорить, что всегда думали так же как и они, всегда были на их стороне, а если они погибнут в неравной борьбе, то Вы за чашкой кофе будете рассуждать о бессмысленных жертвах, но никогда ничего не предпримите, чтобы поддержать их, либо воспрепятствовать им.

И если бы не случайный попутчик встретился Вам, а авторитетный лидер, за которым идет большинство, то Вы бы непременно пошли за ним. Пошли бы, потому, что он берет всю ответственность на себя. А когда дело, которому он служил, не будет иметь успеха, либо когда другой вождь, взяв ответственность на себя, устранит прежнего вождя, Вы будете распинать его. Вы будете поносить того, кого ещё вчера считали своим кумиром, Вы взвалите на него, поверженного кумира, всю свою вину, и всю ответственность за то, что натворили.

И чем же Вы лучше тех, кто две тысячи лет кричал на площади: «Распни его, распни!»? Нет, я не буду Вас убивать, это было бы слишком просто, я оставлю Вас Вашей совести.

Дождь стучал по крыше автомобиля, капли его стекали по ветровому стеклу, искажая пространство, и в этом тёмном, искаженном водой пространстве, едва угадывались силуэты одноэтажных домов предместья. Огни в окнах ещё не горели, лишь одинокий фонарь на столбе раскачивался под ветром метрах в ста впереди машины, где-то протяжно и тоскливо выл пёс.

— Значит, Вы маньяк-одиночка, — сказал Грид, — один, с заржавленным пистолетом против всего мирового зла? На что Вы надеетесь? Что после Вашего выстрела за Вами пойдет народ?

— Да, я одиночка, но вовсе не маньяк. Я знаю, что люди не пойдут вслед за мной тут же, знаю, но знаю и то, что выстрел мой отзовется в сердцах людей. Герой-одиночка прокладывает путь массам, это путь борьбы, путь Вараввы. И другого пути нет.

— Я верю, что есть и другой путь, но народ сам должен сделать свой выбор. Нельзя насильно провести народ к счастью, свобода выбора — вот что главное.

— Свобода выбора? — попутчик рассмеялся. — Это самое великое заблуждение. Никакой свободы выбора нет. В самом этом словосочетании заключен обман. Выбор люди делают на основании критерия, а критерий этот в них вкладывают с самого детства: система образования, развлечения, информация с экранов телевизоров, сериалы, и всё прочее. Людям навязывают те представления о добре и зле, которые выгодны тем, кто управляет миром. А потом людям дают свободу выбора, но никакой свободы нет, критерий выбора уже определен, и те, кто управляет миром, знают, что выберут люди, потому и предоставляют им эту мнимую свободу.

Грид завел двигатель, включил фары и, смахнув щетками стеклоочистителя пелену воды со стекла, вновь повёл машину по грязной, мокрой дороге.

— Ладно, идите, прокладывайте свой путь, — сказал он попутчику, — но я в этот путь не верю, помните, куда привел народ иудейский путь Вараввы? Государство, за свободу которого он боролся, просто перестало существовать.

Серое, дождливое утро устало ползло над городом, когда Грид с попутчиком въехали туда. Город ежился поднятыми воротниками прохожих и колючками зонтов, заслоняясь от монотонного, холодного бесконечного дождя. Серые, промокшие стены домов уныло смотрели сквозь перечёркнутое косыми полосами пространство. На какой-то грязной, покрытой разбитым булыжником улице попутчик попросил Грида остановить машину.

— На этом я прощаюсь с Вами. Вы свободны, делайте, что хотите, — сказал он.

— А, не боитесь, что я обращусь в полицию? — спросил Грид.

— Это уж, как подскажет Вам Ваша совесть, не могу же я лишать Вас свободы выбора, — усмехнулся попутчик, — Вы же считаете, что это главное, что ж, делайте свой выбор.

Захлопнув дверцу автомобиля, он растворился в сером, пронизанном дождем и ветром пространстве. Грид не знал, как ему поступить, ещё два часа назад, он непременно пошел бы в полицию, но сейчас он сомневался, свободен ли он в своем выборе? Возможно, попутчик прав? И его, Грида, критерий выбора, ложен? Нет, он не разделял взглядов своего случайного попутчика, он не мог даже представить себе, что этот безумный террористический акт может изменить судьбу страны и его народа. Но стоило ли идти в полицию? По закону он должен, непременно должен сообщить полиции о готовившемся покушении, а по совести? Измученный бессонной ночью он не мог принять правильное решение и, отыскав гостиницу, попросил отдельный номер на три дня. Оставив машину на стоянке, во дворе гостиницы, он поднялся в свой номер, на второй этаж и, не раздеваясь, лег на кровать. Проснулся Грид вечером, который ничем не отличался от мрачного серого утра, все так же шёл дождь, тускло горели фонари, не добавляя света к вечерним сумеркам. В полицию Грид так и не пошёл, не пошёл он туда и на следующее утро.