Ульяна Гринь - Заоблачная. Я, ведьма

Я брела по колено в тумане, по густому еловому лесу. Час, два, три? Сутки? Год?

Лес всё никак не хотел заканчиваться, время словно скукожилось, завернулось в кокон и замерло. Мне было холодно, мокро и одиноко. Но не страшно. В тумане больше не было нежити. Всю нежить я убила.

И папу я убила.

И, наверное, Жанну тоже.

Не перейти ли мне на тёмную сторону? Говорят, там дают печеньки… Убивать я уже умею. И даже не своими руками.

А ведь этот лес мне знаком… Я уже была здесь когда-то. Не так давно. Вместе с Далой. Ещё немного — и я выйду на бескрайний луг с переливающимися no траве искрами-проводницами. А там и до Навьих ворот рукой подать. Тропинка Туда-не-знаю-куда? Опять? Ах да, я же на распутье! думаю, не присоединиться ли мне к тёмным силам… Ну, ладно, прогуляюсь no этой тропке ещё раз. Посмотрю, куда она меня заведёт.

Идти холодно. аж озноб по всему телу… Неуютно. Хоть и знаю, что вроде бы опасности больше нет, кто знает, что в Заоблачной может опять случиться. Ещё какой-нибудь страшный монстр появится. Или зомби. Или…

Луг раскинулся передо мной, как живое зелёное озеро. Траву парило под восходящим солнцем. Только что была ночь, и вдруг утро, птички-кузнечики…

Бескрайнее голубое небо с разводами розового, золотистая заря, лёгкий прозрачный ветерок. деревянные столбы страшных ворот в подземный мир. И две далёкие фигуры посреди луга.

Это только в голливудских фильмах и любовных романах так бывает: героиня говорит «Ах, я сразу их узнала!» Я не узнала. Мне пришлось прищуриться, и подойти поближе. Искры, старые подружки, засверкали в траве, как сумасшедшие светлячки, снова обжигая мои ноги и руки, не дали приблизиться. Но мужчина и женщина были мне знакомы до боли в сердце, до спазма в горле. Мама и папа, такие же молодые и красивые, как в день катастрофы, в корне переменившей нашу жизнь…

Я хотела закричать, позвать их, бежать им навстречу, чтобы обнять, ощутить их тепло… Но искры не дали. Я не могла сдвинуться с места. Не могла произнести ни слова! Мама улыбнулась мне так ласково и нежно, что в глазах защипало. Папа поднял руку, приветствуя и прощаясь одновременно, в его глазах блеснул лукавый огонёк, и он покрутил пальцем прядь жёстких кудрявых волос у виска. Ушки…

Потом они ушли, исчезли, растворились под резными сводами Навьих ворот. А я осталась одна на утреннем лугу с рыданьями, застрявшими в груди.

— Лада…

Тяжёлые веки не желали подниматься. Я так устала… дайте мне отдохнуть, а ещё лучше — просто тихо умереть в симпатичном сне с лесом, лугом, искрами…

— Лада, просыпайся!

Кто бы это ни был, он получит от меня по ушам. Или по хвосту. По наглой бурой морде. Если смогу пошевелить рукой…

— Ну же, открывай глазки! Посмотри на меня!

С трудом разлепив ресницы, я не сразу сфокусировала взгляд на знакомом лице.

Большой нос, квадратная челюсть, чёрные волосы, падающие мне на плечо.

— Агей, дай поспать, — протянула я недовольно, но он нагло ущипнул меня за нос:

— Ты спишь уже три дня! Пора вставать! Нечего разлёживаться!

— Три… Три дня?! Офигеть, — только и смогла пробормотать я, жмурясь и пытаясь обрести ясность в глазах.

— Да уж! Ну и напугала же ты нас!

— Кого это нас?

— Всех! — Агей помог мне устроиться поудобнее в попусидячем положении и взял руку в свою широкую ладонь. — Яга со знахарем с ног сбились, чтобы тебя разбудить. Кикимора ваша, говорят, до сих пор в истерике!

Представив Агашу в слезах, я внутренне умилилась. Надо же! Не знала, что она меня так любит. Яга… Знахарь… Это я что, в Обитепи?

Взгляд, брошенный на деревянные стены и маленькие окошки за короткими крахмальными занавесочками, подтвердил догадку. Обитель, больница

Заоблачной. А где же…

— А остальные? Все… — у меня снова перехватило дыхание от страшных подозрений. — Живы?

— Да что с ними сделается! — широко улыбнулся Агей, выставив напоказ белые зубы. — Янка с Захаром уже давно проснулись, Алиму ногу зашили, Набиля получила новые пальцы на руке, так что всё в поря…

Не дослушав, я слабой рукой притянула его к себе. Поймала дыхание, закрыла глаза. Агей целовался, как школьник. То ли стеснялся, то ли боялся сломать…

Прорычав тихонечко самое неприличное ругательство из моего лексикона, я обняла его за шею и приникла к губам, как к источнику с живой водой…

По прошествию нескольких минут он с трудом оторвался от меня и смущённо выдохнул:

— Ну ты… Даёшь!

— Стране угля, — проворчала я, поправляя на груди холщовую рубашку. — Имею право? Или не имею?