Алексей Доброхотов - Легенда о Пустошке

– Померла, – заорала дурным голосом.

– Кто померла? – удивленно уставился на нее дед.

– Надежда наша померла!

– Так она давно померла, – глубокомысленно вздохнул старик.

– Натуральным образом померла. Лежит и не шевелиться. Я стучу, а она лежит. Прямо, как мертвая. День на дворе, а она в кровати, – затараторила баба, – Померла. Как есть померла.

– Кто? Надька?

– Она!

– Итить твою макушку! А ты ее щупала? Может, она того, спит.

– Сам щупай. Иди и щупай. Как я ее пощупаю, если она в дому? Я же через окно глядела. В дом не заходила.

– Так ты б зашла.

– Как я зайду, если дверь заперта! На крючок. Изнутри. Через трубу, что ли?

– Да хоть через трубу. Или не могёшь? – усмехнулся дед.

– Это Марья могет. Я женщина честная. Мне через окно видно. Пошли, давай.

– Куда?

– Дверь открывать. Кто двери откроет? Я, что ли?

– Это еще зачем?

– Дурак, что ли! Ей что, так и лежать, в дому? Иди. Открывай, тебе говорят. Ломай, дери. Или ты не мужик? Что это ты кота тиранишь?

– Да так… – дед спустил на землю прыгающий в руках валенок, осознавая, что намеченная на сегодня справедливость явно не восторжествует.

– Зачем ты его туда сунул? – с любопытством наклонилась к земле Тоська.

– Поучить хотел, – отмахнулся старик, перерезая ножом веревку, пленяющую несчастное животное. Получив свободу, осатаневший от ужаса кот, вывернулся из валенка и, стремглав, скрылся в глубине огорода.

– Что за шум? – выглянула во двор Вера Сергеевна.

– Надежда померла! – выпалила Тоська. – Слышь, Верка? Померла! Лежит и не шевелится, – и заревела.

– Господи, – всплеснула руками хозяйка, – Быть не может! Как это?

Деду еще раз пришлось выслушать историю с самого начала.

– Что это ты тут расселся. Бери топор, иди, двери ломай, – скомандовала Вера Сергеевна, – А я щас, только кастрюлю с плиты уберу.

* * *

Первой к дому Надежды Константиновны пришла бывшая сельская учительница Элеонора Григорьевна, невысокая поджарая старушка, одетая в длинное чуть ли не до земли изрядно полинялое зимнее пальто некогда торжественно черного цвета, а теперь пестрившее многочисленными аккуратно заштопанными прорехами, немыми свидетелями долгих лет строгой экономии. Из-под него грязевыми лаптями торчали короткие резиновые сапожки, вынесшие на себе не один сезон многокилометровых переходов до отдаленной школы. Дряблое лицо, спутник хронического недоедания и бронхита напряжено выискивало воспаленными от постоянного чтения глазами, укрытыми толстыми линзами очков, кого-нибудь из односельчан, так что круглая голова под старательно уложенными длинными, седыми волосами, заколотыми двумя дешевыми гребешками, покрылась легкой испариной. Она сняла с себя вязаную шапчонку, невзирая на прохладный ветерок с запада, и облегченно вздохнула, завидев приближающуюся Марью Петровну.

Знахарка подошла со стороны речки, тихо поздоровалась и скромно встала в сторонке. Невозмутимая и стройная, невзирая на возраст сохранившая в чертах лица остатки былой девичьей красоты. Одним своим появлением она сразу вселила в душу Элеоноры Григорьевны уверенность и спокойствие. Одетая по-весеннему легко в цветную мужскую рубашку на выпуск с закатанными по локоть рукавами, плотные брезентовые штаны защитного цвета, заправленные в темные потрепанные резиновые сапожки, она, казалось, принесла на своих плечах весеннее солнце, столь неуместное для столь трагического обстоятельства встречи.

– Хотела в огороде прибраться, – приветливо улыбнулась, – И вот…

Прямой правильный нос, тонкие решительные губы, внимательные, глубокие как омут глаза с легкой холодящей искоркой далекой звезды, длинные черные волосы с легкой проседью забранные на затылке в пучок под резинку, и кожа, здоровая, упругая, розовая. Время, казалось, над ней не властно. Не лицо, а мечта пенсионерки. «Лет-то ей сколько?.. А как выглядит?..» – с завистью подумала Элеонора Григорьевна, и сказала:

– С Надеждой, слышала, случилось что-то…

– Да, и я слышала.

Марья Петровна не любила деревенских сплетен. Бывшая учительница тоже не питала к ним особых пристрастий. Подругами они никогда не считались. Придерживались различных, скорее полярных точек зрения по вопросам правильной жизни, и потому общих интересов практически не имели. Тем более что воспитанная в духе материалистического восприятия мира, Элеонора Григорьевна, как бывший педагог, не всегда могла удержаться от наставительных поучений в адрес необразованной деревенской женщины, но благосклонно принимала от нее лечебные настойки и слегка побаивалась, приписывая ей несуществующие, губительные способности.