Я не стал ему угрожать, хоть мои порывы изначально были несерьезны, но ясно дал понять, что мою дочь он просто так не получит. Ему придется попотеть.
Конечно, попотеть придется всем. Ведь с того мартовского вечера пройдет всего несколько витков земли вокруг своей оси и мир больше не сможет стать прежним. Хотя, смотря как на всё это посмотреть. Другими словами, читайте.
За ужином мы просидели всего около получаса. А когда за окном начало темнеть, я вызвался сходить за Давидой. Вероятнее всего, она осматривала наши именные растения.
Дед, Фабиан Мейер, в честь которого я назвал своего сына, ведь без него я бы никогда не переехал в Россию, был последним из Мейеров, который поддерживал нашу семейную традицию. А заключалась она в следующем.
Когда в семье рождался ребенок, родители должны были посадить дерево, которое будет расти вместе с ним. У этого нет никакой связи и суеверия. Просто так было принято. Традиция.
Тогда я решил ее возобновить. Когда появилась Виктория, я подыскал подходящую площадку и посадил там березку. Как мне сказала Лиза, это дерево, символизирующее ее родину. С тех пор береза хорошо выросла.
В честь Фабиана, в момент его рождения, я посадил яблоню Недзвецкого. За пятнадцать лет она вытянулась чуть ли не больше, чем береза, и теперь каждый год дает неплохие плоды.
С Давидой было посложнее. Мы долго колебались, какое растение посадить. Перебрали множество вариантов и остановились на Давидии. Собственно, название дерева отчасти и послужило именем маленькой девочке. Ведь изначально мы ожидали мальчика. Хотели назвать его Давидом. Но мы любили сюрпризы, и это сдерживало нашу любознательность – мы не решались узнать, кто родится до самого последнего момента. На свет появилась девочка Давида.
Первые семь лет ее именное растение росло на ура. Дерево созревало и становилось большим. Ничего не предвещало гниение. Но за последние три года оно изрядно потрепалось. Стало подсыхать. У Давиды появилось опасение, что в этом високосном году растение может вовсе не расцвести.
– Ну что ты? – подсел я к дочке, которая наблюдала за уходящим солнцем. – Как твое дерево?
Мы любили вечерами садиться под чье-нибудь дерево и провожать взглядом закат. Так как всё наше имение располагалось на возвышенности, перед нами открывались красивейшие пейзажи.
Давидия была посажена недалеко от склона, который плавно спускался вниз метров на десять. Таким образом был виден лес, простилающийся на много километров на запад, аж до самого горизонта, где угасающими лучами и алым заревом потихоньку скрывалось солнце.
Потрясающее чувство – ощущать, что западнее твоего дома труднопроходимые нетронутые леса, охраняемые по праву национального заповедника, а восточнее, в пяти километрах сквозь всё тот же, правда, менее девственный лес, развивается Далтон. Ощущение того, что вокруг тебя только деревья, за исключением островка из вырубленных четырех гектаров земли под наше жилье и огороды, приносило неимоверное удовольствие. И, о Боже, как я был прав, когда говорил, что семья и эта опушка на возвышенности посреди леса – это всё, что мне нужно. Большего не пожелаешь.
– Давидия сохнет, пап. Этой весной она не расцветет. Неужели ей так много надо для жизни? Она стоит одна одинешенька. Яблоня Фабиана вон аж где. – Яблоня росла в десяти метрах от Давидии вдоль западного склона. Еще через такое же расстояние, всё по той же траектории, стояла березка. – Вокруг одна только трава, да и только. И солнце греет.
Давида была очень умным ребенком для своих лет. Она рано начала говорить, ходить. И вообще, ей с легкостью давалось всё то, чего другие дети еще даже не понимали. Она всегда всем интересовалась и от того становилась только умнее.
– Сейчас только март, малышка. Помнишь, прошлый год? А позапрошлый? Давидия подсыхала, но постоянно распускала цветки. В этот раз будет то же самое, поверь мне.
Давида улыбнулась, прижалась и мы спокойно пошли домой.
Комната младшей дочери находилась на втором этаже, а ее единственное окно выходило на задний двор, на красивейшие западные пейзажи.
Вечерами, когда я был на работе, и семье не удавалось полюбоваться закатом, Давида садилась у окна и смотрела. Ее не пугало одиночество. Ее не пугало почти ничего. Ведь девочка всегда находила, чем себя занять. От того, по-видимому, и ум.
Однако, по вине родительского несовершенства, Давида всё же обрела некую фобию.
Еще лет пять назад, когда она напрочь отказывалась спать, мы с Лизой решили припугнуть ее неким созданием по прозвищу Хока. Мы не делали ничего особенного, просто говорили: «Ложись спать, иначе Хока придет». И однажды это сработало.
Читать дальше