Валерий Тимофеев: Вопреки всему

«Ты вот все говоришь – рогатина, рогатина, а живую-то рогатину хоть разок живьем видел? То-то! Много сказок сказывают, как люди на медведя с рогатиной хаживают, да врут все больше. Тонкая это штука, да и опасная. Все мои братовья старшие, отец, дед, да и прадеды испокон веков на мишку только с ней и ходили. Зараза это, один разок попробуешь – и уже не остановиться. А почему? А потому, что умнее медведя в тайге зверя нет, и, уж хошь не хошь, очень занятно с ним силой и умом схватиться». С этими словами, покряхтывая, дед полез в чулан и вытащил… пику! На темное, отполированное временем и руками вересковое древко было насажено длинное, обоюдоострое и в основании очень толстое кованое лезвие со сквозным отверстием в основании. В комплекте к нему оказался такой же широченный кинжал, изготовленный одним и тем же мастером где-то в середине девятнадцатого века. «Для че дырка-то, спрашиваешь? Да перетыка туда вставляется такая из дерева, чтоб наскрозь мишку не дырявить. Ломается она, и рогатина у него в бочине и остается. А ходить на мишаню надобно с двумя хорошими зверовыми лайками. Лазают они по чащобнику, мишку ищут, а как найдут, то сразу же хай поднимают, не дают ему уйти, за задницу хапают, да и он тоже на них к и дается, все уловить старается, и иногда менее ловкая собака отлетает прочь с переломанной хребтиной. Ты же тем временем спешишь на гам, старательно припрятывая рогатину за спиной, чтоб мишка ее раньше сроку не увидал, а увидит – сразу деру даст, соображает, однако… Хитрющий зверь, завидев тебя, сразу же понимает, что воевать-то нам с ним придется, а потому начинает с тобой играться, уходя, как бы нехотя, притормаживает в кустарнике да чащобнике, а на ровном месте старается подале отбежать. Знаешь, паря, у каждого зверя есть такое расстояние, меньше которого он, защищая себя, обязательно на тебя к и дается, даже у зайца, норки али у мышки какой. Вот и мишка старается подпустить врага к себе где-нибудь в чаще, где ему сподручнее заломать тебя. Ты же хитришь и подбегаешь к нему на ровном месте, вот тут-то он и не выдерживает: прижав крепко уши к башке и коротко рыкнув, он прет на тебя, как бешеная лошадь. А дале все от тебя зависит, рогатина уже в руках, коленочки подогнуты, и прыгаешь в сторону, аж когда он от тебя шагах в трех. Свернуть он уже не успевает, а ты тем временем засаживаешь рогатину ему в бок, стараясь попасть в убойное место. Редко когда удается взять его с одного удара, чаще мишаня опять на тебя идет прямо с рогатиной в боку, вот тут-то ты его и кончаешь ножичком. Сколько лихих мужиков на этой охоте смертушку нашло, да разве дело удалое остановишь? Вот и мне на сороковом медведе, ведь не зря же о том бают, не повезло – сломалась ручка рогатины, и удар пришелся квелый. Навалилась она на меня, а медведицы-то гораздо злее, чем медведи, и начала меня ломать. Извернувшись, удалось затолкать ей в хайло левую руку до локтя, и, пока она ее жевала, ножичек-то и сделал свое дело. Очнулся я уж к вечеру, собаки лизали изуродованное лицо, левого глаза как не бывало, да рука была вся как вислая кровавая тряпка. Кое-как дополз до деревни, да и слег там на целую неделю, где надо мной и колдовала со своими снадобьями моя старуха. А в Машке-то, как потом сказывали мужики, аж цельных одиннадцать пудов было. Вот и хожу с тех пор охотничать медведя только с винтовкой».

«А попал я на эту речку не по доброй воле. Село наше стояло раньше на берегу Бий-Хема, богато жили, справно. Да случилась эта, как ее, революция, и началось… Белые идут – граблют, красные – граблют, да еще всякая шпана при оружии, вот и порешила наша сходка, чтоб всех кончать, и кончали до поры до времени. В начале зимы, уж холода были, заприметили наши мальцы конных на дороге, человек сорок. Грохнули мы их из пулемета, да навалилась на нас потом вся их махина, с пушками да пулеметами – это белые тыкались во все дырки, чтоб в Монголию проскочить. Вот и сказал тогда отец: „Лупи, Ипатушка, на дальнюю заимку, знать, совсем тут нам всем конец пришел“, я и побежал. В чесанках на босу ногу и без шапки добежал до заимки двадцать верст с помороженными ушами и протрясся там целых две недели. А от села нашего уголья одни остались да штук двадцать баб с малолетками. Забрал я девку одну, уж давно она мне глянулась, и подался в верха речки Хамсары. Три раза меняли места, пока не попали сюда, уж больно хороша поляна с заводью здесь оказалась. Вот с нашей-то избушки и началась деревня. Потихонечку стала она обрастать дворами, благо людишек, которым пореже на глаза властям попадаться хотелось, всегда было немерено. Жили дружно, помогая друг дружке, охотничали, рыболовничали, местных тувинцев не забижали. Правда, однажды добрался до нас верхами милиционер из райцентра, все паспорта да документы всякие требовал, а мы взяли да и не дали харча ни ему, ни его лошади, вот и отбыл он восвояси. Вроде мужики баяли потом, что не доехал он, то ли беда какая приключилась, то ли че, царство ему небесное…» С этими словами дед, шатаясь, вытащил из чуланки две огромные медвежьи шкуры, кинул их на пол вперемешку с тремя большими ситцевыми подушками и, тихонько поматериваясь, полез на печку к своей старухе.