Алексей Шерстобитов: Отец умер

Немного пугали его железная воля, существование которой уничижало само по себе мое разгильдяйство, умение распоряжаться временем, его всепрощение. Что мне не очень нравилось, если так об этом можно говорить – его постоянная готовность к смерти. Я не сразу понял, что в нем появилось нового по сравнению с тем еще совсем молодым человеком, который помнился мне по моему детству. Впрочем, это никак не выражалось, кроме как в постоянной занятости, жажде успеть сделать все, и… молитвенных правилах, которые он никогда не бросал, иногда лишь чуть сокращая.

Отец не казался в обычном общении набожным, только изредка прорывалась у него неоспоримая необходимость сделать что-то связанное с верой. Скажем, во время поста он старался не есть пищу животного происхождения и иногда просил не накладывать запретного, делая это деликатно, не связывая с самим постом. Он всегда находил причину избежать нежелательного, когда считал это недопустимым, просто сославшись на дела или желание поиграть, погулять с внуком, доделать оставленное на вечер дело. Избегая телевизора, батя смиренно находился рядом с ним, когда этого требовала необходимость, не обращая внимания на сыплющиеся нервирующие его реплики.

Иногда он прибегал к нему, чтобы показать нашу слепоту, показывая и объясняя, каким образом легко распознать, где ложь, а где правда, существующая в любом государстве – показная, для отвлечения граждан от подобных проблем. Оказывается, просто перестать быть зомби и радоваться настоящей, пусть и немного грустной из-за окружающей лжи, жизни.

Часто мы с супругой неожиданно друг для друга ловили себя на мысли, что не видели отца несколько дней. Охваченные стыдом и переживанием о нем, бежали искать родителя и находили как ни в чем не бывало занимающимся своими и нашими делами. Он уже понимал, чем вызвано наше возбуждение, и, смеясь, любил повторять: «Что же будет, когда меня на этом белом свете заменят несколько вновь родившихся моих внуков?! Надеюсь, хоть кто-то запомнит, что я упокоился… Н-да… и нужно будет попросить нотариуса написать в завещании, чтобы меня похоронили здесь же в саду, а то потеряете…» – при этом он смеялся, напоминая, что мы наизусть уже знаем распорядок его дня и каждую минуту знаем, где его искать.

У него всегда и все действительно было просто, оказавшись не так лишь однажды – в день, когда он покинул нас навсегда…

Ты умер зимой, в декабре, под самый Новый год. Почему это случилось, осталось до сих пор загадкой. Как ты когда-то говорил: «Смерть не подкрадывается, не подстерегает, но приходит строго в назначенное время, часто без понятной нам причины, как нам кажется, не вовремя и, даже если мы этого ожидаем со дня на день, все равно неожиданно».

Незадолго до случившегося я слышал от тебя, что цифра 84 для тебя – это время продолжительности твоей жизни. Никогда раньше об этом разговор не заходил, но я отметил это в своем дневнике, в нем и прочитал…

Подготовив все свои дела, закончив все намеченное на сегодняшний день, ты взял ручку, блокнот, уселся удобно в кресло и начал писать, закончив четверостишьем:

Закончив и чувствуя себя великолепно, как обычно в это время, готовясь ко сну, после направился на второй этаж своей спальни, где запроектировал себе маленькую домашнюю церковь… Там я тебя и нашел…

Странно звучит, но действительно «нет пророка в своем отечестве» – так сказал Иисус Христос. Эту фразу я услышал, когда взял написанную тобой книгу. Ее хвалили, но ни я, ни кто другой из нас, кроме мамы, не читал, а потому не мог оценить по достоинству. Эту книгу ты писал для нас, своих детей, хотя, наверное, для всех, но особенно для нас, но вот мы-то и не прочитали.

Заметив издание в руках и зная, что ни строчки мною не осилено, ты и произнес эту строку из Евангелия, имея в виду, что близкие люди редко могут поверить во что-то необычное, совершенное их родственником, полагая, что знают его, представляя способности с возможностями, достаточно глубоко и подробно, а значит и его таланты.

Ты писал много, но всегда советовал читать кого угодно, только не себя, приговаривая, что таких олухов, как ты, признают только после смерти. Вот тогда и нужно будет читать с подобающим настроением…

Как я сказал, дом, в котором мы живем уже больше двадцати лет, спроектирован тобою. Он получился разноуровневый, в том смысле, что каждый последующий этаж выше предыдущего всего на пол-этажа. К этому мы не сразу привыкли, особенно к твоему кабинету, совмещенному со спальной и молельней. «Келейка», как ты ее называл, в высоту, со «вторым светом», была почти семь метров. Именно на самом верху, венчавшемся небольшим куполом, словно его поддерживая, находились окна. Других окон, привычно расположенных в стенах, не было, при том, что света было достаточно, и воздух был свеж.