Тимофей Костин - Науфрагум. Дилогия

— У меня создалось впечатление, что почтенный академик элементарно ничего не смог выяснить. Зная въедливость, которую он проявил в других своих исследованиях, я готов поставить соверен именно на это. И тут, уж простите, вину остается возложить только на ваших великих предков, которые были так скупы на слова. Они ведь не оставили ни мемуаров, ни отчетов — по крайней мере, доступных публике. Правда, не скажу, что не понимаю их — воспоминания наверняка были не из разряда приятных.

— Да, вы правы, — чуть виновато кивнула Грегорика. — И даже говорили об этом в аудитории… так что мои слова, обращенные к вам, действительно были не… несправедливы. Но теперь-то вы понимаете, как меня потрясла уверенность, с которой вы комментировали события из пролога "Белой птицы"? Ведь подробностей той трагедии не осталось совершенно! Кроме того, что из отряда в двадцать пять человек вернулись лишь двое, мы не знаем ничего. Впервые услышав об этом спектакле, я помчалась, забыв обо всем, но эта вакханалия… это было… словно пощечина…

Голос принцессы прервался. Эй, подождите, неужели на ее глазах сверкнули слезы?

— …Я была возмущена до глубины души, но сочла, что то был лишь плод буйной фантазии автора, и немного успокоилась… и тут появляетесь вы, и говорите об электрических змеях, погибших разведчиках… а потом еще и про лейтенанта Ромеро… о том, что он мог быть вашим предком…

Хмммм, вот оно что. Теперь все выглядело намного логичнее. Принцессе в самом деле можно было бы посочувствовать. Я ведь точно так же шипел и плевался, как чайник, выходя из театра, и ее возмущение и бессильная ярость мне были прекрасно понятны. Теперь мне даже стало стыдно… хотя ей тоже следовало бы поумерить темперамент. В самом деле, если бы она не набросилась на меня со слишком поспешными обвинениями, а объяснила сразу, в чем дело, все было бы гораздо проще. Мне ведь вовсе не хотелось ругаться с ней.

Так-так. А не решить ли вопрос самым простым способом? В конце концов, разве я кому-то что-то обязан доказывать? Или я давал обязательство неукоснительно блюсти истину? Мир все равно полвека ничего не знал об этих замшелых тайнах. Думаю, не случится ничего страшного, если не узнает и дальше. Людям, давно ушедшим в историю, от этого тоже ни холодно, ни жарко. Им все равно.

Я вздохнул и махнул рукой.

— Все объясняется крайне просто, ваше высочество. Это был старый дневник.

— …Дневник?

— Да. Путевые записки моего деда, лейтенанта Гойко Немировича, погибшего пятьдесят лет назад… где-то здесь, как раз в этих краях.

Я повернулся и положил руки на поручни. Алый диск уже почти скрылся за зубчатым горизонтом, и сумерки постепенно вступали в свои права. Чуть сбоку и выше темного стеклянного шара пилотской кабины, выступающего вниз, подобной нашему куполу, но в носовой части длинной гондолы громадного дирижабля, робко проклюнулась первая звездочка, но было очевидно, что ее скоро поглотит накатывающийся с северо-востока вал темных облаков.

— Дневник не окончен, как вы понимаете. Кроме того, я все равно с трудом разобрал лишь пару первых страницы… почерк у дедушки был кошмарный, увы. Не лучше, чем у меня, — я немного помялся — Возможно, я что-то не так понял, а, может быть, дедушка и в самом деле прихвастнул, когда упомянул в дневнике свою победу в борьбе за бабушкину руку. Простите мою неуклюжесть.

— Но вы… вы действительно все это не выдумали?.. — недоверчиво спросила принцесса.

— Нет, не выдумал. Но поручиться за точность не смогу. В конце концов, мало ли кто мог это написать? Бумага, как известно, все стерпит. Я не хотел вас огорчать, простите великодушно. Конечно, обещаю больше не распространяться об этом, если вам неприятно. Если вы не против, давайте просто забудем, ваше высочество.

Лоб принцессы разгладился, а черты смягчились. Она проговорила, задумчиво провожая взглядом последние лучи заката.

— Наверное… наверное, вы правы, господин Немирович. Забыть… так действительно будет лучше. Для всех…

— Безусловно, — кивнул я, но потом, спохватившись, пошарил в кармане. — …А раз так, сейчас самое время выполнить последнюю просьбу бабушки.

На моей ладони лежал маленький сверток. Из ветхого носового платка на свет появился медальон почерневшего от старости серебра. Я не стал открывать крышку, чтобы еще раз увидеть портрет бабушки Виолетты, молодой и прекрасной, и окаймляющий его светлый локон.

— Единственное, что, как выяснилось, осталось от деда… ну, не считая дневника. Я не мог отказать, когда она попросила вернуть медальон в ту землю, где покоятся его кости.