Алексей Козлов - Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 3

– Нет, теперь там высится железный член! А здесь был морг, говогите? Вот беда! А что будет, по-вашему?

Милиционер, убедившись в полной лояльности пушкинской обезьяны, отбыл, а примат в шляпе аккуратно завернул паспорт в клеёнку, поплевал на неё для верности и засунул клеёнку в задний карман брюк. После этого он принялся читать газету, держа её, как всегда – вверх ногами и причмокивая гениальными эфиопскими губами:

– Боец Петров, сражённый СПИДом, отбросил кони на юру. Пришёл конец его обидам на склоне лета ввечеру. Лежит он в поле и не знает, что чёрный дрозд в лесу поёт, а над Парижем пролетает его фанерный самолёт! Если в Клошмерли случается скандал, то в Питерстоне – происшествие. Всё!

– Это не всё! Это – хуже, чем всё! Вы всегда будете делать ням-ням-ням, когда остальные делают бай-бай? – вдруг заверещал карлик в песочнице! Нет! Не всё! Мент ушёл? Ушёл, посконь!

– Давай!

Нерон отодвинул другого ушастого карлу, запыхтел и закопошился около какого-то довольно позорного с виду ящика, из которого торчали две антенны и спутанные проволоки. Ящик он откопал только что в песке, где его, по всей видимости, и прятал.

Он увидел себя на планете Ибрис в кругу весталок, посвящающих добровольцев-фарисеев в культ Кибеллы. Планета была такая маленькая, что огромное число людей, возжаждавших отхлебнуть языческого мёда из медных грудей божества, было непередаваемо велико.

– У нас не ересь какая-нибудь! У нас эзотерическое учение на 22-х языках! – крикнул чёрный дрозд с галерки.

– «Кабала» что ли, мать вашу?

Нерон как в лужу пукнул. Это действительно была «Кабала». Две зелёные ящерицы с янтарными глазами везли тяжёлую инкунабулу на одноколёсной гулаговской тележке и устало пыхтели. Им было тяжело тащиться по липкой грязи. Их тонкие голенастые ноги были по голени заляпаны жидкой субстанцией. Пробегающий было рядом жук – навозник успел прокатить свой ароматный шар перед носом трудолюбивых ящеров, и, избежав столкновения, только оглянулся на процессию и пошевелил революционными вольфрамовыми усами. Кондитерские крысы в белых крахмальных передниках молчаливо посматривали по сторонам света.

Одна из крыс усмехалась.

– У нас здесь и пахнуть не должно злобой дня! Ни… не должно! – сказал она со злобой, и поперхнулась.

Он таки повернул какой-то рычаг, и механизм закрутился, заверещал, затеплился не на шутку.

– Включить антиблинный штрассюлятор Гомонойгера!

– Есть, сэр!

– Продувка один! Расклинить клапана!

– Есть сэр!

– Возгонка серной кислоты! Маргиналинг!

– Есть, сэр!

– Дриблинг!

– Есть, сэр!

– Давление в пульпе!

– В норме!

– Внутривенное?

– Есть, сэр! Нормальное!

– Тонус?

– Ничего!

– Факинг?

– В норме!

– Турбулентность?

– В норме!

– Реверберация?

– В норме!

– Фрикции?

– Стабильные!

– Пуск!

Фр-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р!

– Нах поехали! Ёкол! Что ж ты?…А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

По широкому пылающему проспекту в золотой квадриге несся Нерон, простирая руку к уже не видному за гарью и дымом равнодушному солнцу. День был так ярок, что публике были прекрасно видны волоски на его ногах. Несмотря на столь смешные детали вид его был столь внушителен, что у горожан, волею судьбы оказавшихся в тот момент на проспекте, сразу сбегала улыбка, и они жались к стенам древних домов. Зеленоватое лицо Нерона было хмуро, как никогда. Он молчал. Никто не услышал в тот день от него ни забористых стихов, ни бойких дифирамбов, ни вакхических песен. Он проскакал, не останавливаясь, вдоль длинной анфилады чёрных зданий и свернул в тесный тёмный проулок, ещё не охваченный пламенем. Тут его следы на время потерялись.

Это была проба пера.

Ещё вчера, скажу я вам, престранная дамочка бродила у роскошной чугунной решётки Калабатьевского особняка, где в своё время великий вождь взывал с английского танка, а другой – ещё более великий вождь – в чужое время творил заговоры и козни. Дамочка была как будто молода, хотя скорее старовата, красива, если не уродлива. Она имела бы вид абсолютно здоровой женщины, если бы не забинтованная по локоть рука и страстные круги под глазами, по моде начала прошлого века. Двумя руками она везла тяжёлую женскую коляску, из которой доносилось чьё-то весёлое, довольное похрюкивание. Манеры её не свидетельствовали о чрезмерной самоуверенности, она всё время заговорчески оглядывалась, поёживалась, резко бросала ручку коляски с любимым, по всей видимости, чадом. На руки не брала, вероятно, по наущению доктора Спока. Впрочем иногда она выволакивала из довольно объёмистой театральной сумы шампанскую бутыль с белой, пахнущей брагой жидкостью и погружала её в полость коляски, откуда сразу начинало доносится довольное громкое чавканье. Место, выбранное ей для своих прогулок, не говорило ни о хорошем вкусе прогульщицы, ни о её благородных намерениях. Вообще-то говоря, это была строго охраняемая зона и одинокие матери здесь, как правило, не появлялись, предпочитая голое, продуваемое всеми ветрами место, паркам и скверам, каких в Патерстоне благодаря гулякам-царям было пруд пруди. В Калабатьевском здании сидел губернатор Темнюг с кучей важных сановников, его надо было охранять, посему к дамочке пару раз подходили, но инспектора ничего странного в дамочке и её чаде не обнаружили, и в конце концов переключили своё внимание на более важные объекты.