Мне весну бы и тальянку
К этой дикой кореянке.
Апрель 1981 г.
В тусклом свете утро серо.
Нет любви, надежды, веры.
Ни намёка перспективы.
Где рассветы златогривы?
Где соловушкины трели?
Где пастушичьи свирели?
Вот ответ, звучащий мудро —
Там, где синеглазо утро.
1981 г.
Лазорево, румяно
Над клочьями тумана,
Поднявшись рано-рано
Звездой киноэкрана,
Взошло на сцену дня,
Чтоб разбудить меня.
1981 г.
Люблю его стремительно летящим —
Как хищный зверь, ликующий, урчащий,
Он в жертву впился тысячью когтей,
Живую плоть пронзая до костей.
Люблю его и тихим, моросящим,
Бредущим по полям и по багряным чащам.
Как инок – и с молитвой, и с сумой
Он в этом мире, веруя в иной.
Люблю его искрящимся, весёлым —
Он в новый день приходит новосёлом
И в радугах их семицветном кружеве,
Едва земли касаясь, кружит он.
Люблю его таким вот – многоликим
– Весёлым, буйствующим, тихим!
Июнь 1981 г.
Надо ж, выпито вино
Голодранцами.
Это что там за кино
С танцами?
Я не буду танцевать,
Заинька.
Хорошо бы на кровать
Баиньки.
Не хочу я кофею
Даже с Томасом,
Хочешь, песенку спою
Пьяным голосом:
«Ой мой миленький опавший
Клён застынувший…»
Дорогая, я поддавший —
Я у финиша.
1981 г.
Кружева и кружевницы,
Как похожи – бледнолицы.
За бездонной синью взора
Скрыто таинство узора.
Образа, молитвы, свечи,
Белый голубь, смелый кречет,
Радость, слёзы, боль, отчаянье
Льётся нитью сердца тайна —
Словно строчки на станице
Кружева у кружевницы.
1981 г.
Где, в каком углу России сонной
Сердцем прикасаешься к струне?
Голосом, как бомбой многотонной
Ударяешь ты по тишине?
Магнитофоны лишь гудят, как пчёлы,
Песни разнося по всей стране.
Их горький мёд пьют города и сёла,
Разведя на водке и вине.
Только сам ты не пошлёшь отныне
В бой со сцены песенную рать.
И хмельной не будешь на вершине,
Чуть другим завидуя, стоять.
Ты не кликнешь в образе Хлопуши
За собой на липовую медь
Трахнуть так, чтоб отряхнули души
Дремотой навеянную бредь.
Там в Москве, в Ваганьковском пределе
Заперли тебя в земную твердь,
Чтобы струны больше не звенели
И невмочь чтоб было песни петь.
В непроглядной темени и стыни,
Не имея сил её нести,
Ты Россию обнял, как святыню,
На века прижав к своей груди.
1982 г.
Я смотрю, и мороз пробегает по коже:
От утра до утра, от утра до утра —
Закрываю глаза, открываю и вижу всё то же
Я сегодня, что видел вчера.
Не до рыцарских дел, Дон-Кихоты – бродяги
– Им теперь лишь в музеях стоять.
От бездействия ржавчиной съедены шпаги
И блестит лишь одна рукоять.
Я смотрю, и мороз пробегает по коже:
От утра до утра, от утра до утра
Закрываю глаза, открываю и вижу всё то же
Я сегодня, что видел вчера.
Словно в диком лесу, лиходеи пронзительно свищут,
Наступают на пятки, оттесняя саженью в плечах,
Бьют под рёбра локтем и в лицо кулачищем,
А в глазах – пустота ледяная в глазах.
Я смотрю, и мороз пробегает по коже:
От утра до утра, от утра до утра —
Закрываю глаза, открываю и вижу всё то же
Я сегодня, что видел вчера.
Манны с неба не жду, не ищу я зарытого клада,
Протираю глаза я до хруста в кистях,
Чтоб стряхнуть наваждение, большего мне и не надо,
Но по-прежнему тени качаются на фонарях.
Я смотрю, и мороз пробегает по коже:
От утра до утра, от утра до утра —
Закрываю глаза, открываю и вижу всё то же
Я сегодня, что видел вчера.
И мне чудится, что миллион невидимок
К нам пришли и всё точат, как ржа.
Ведь на всех этажах лишь следы от ботинок
И от этих следов чья-то слепнет душа.
Я смотрю, и мороз пробегает по коже:
От утра до утра, от утра до утра —
Закрываю глаза, открываю и вижу всё то же
Я сегодня, что видел вчера.
1981 г.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу