Марк Котлярский - На исходе августа

– Пш-шла отсюда! – не выдержал он как-то и замахнулся. – Я на воле.

Или: – Кто подослал, к тем и катись!

Собака пригибалась, складывала уши, но не отходила как нарочно, дура.

Хозяин прищурился.

– Ты еще стукни в ментовку, блядюга! Бабье недотраханное! Всюду вы. Одна выплюнула, другая подхватила. А меня спросили? – он угрожающе выпрямился над столом. – Может я не желал! Не-ет, рожают, курвы. Чтобы мужиков потом гноить.

Т-ты! – он чиркнул в воздухе кривым ногтем, – где ты своих детей пошвыряла, а? Молчишь? А из них воротники понаделали.

Собака подкралась, напряженно всматриваясь.

– Думаешь, испугаюсь? – и рванул ворот.

Тупо стукнула об пол пуговица. Собака обнюхала пуговицу.

– Подслушиваешь, вынюхиваешь! Пойди стукни. А мне плевать, понятно? Я на воле, все. Вам больше меня не подловить, сучкам выученным. Ха! – и выпил. Утер рот и продолжал:

– В родилке записывают – ярлык шьют: веса мало, голова кривая, – заразный стало быть. И покатилось дальше: воспиталке не понравился, то и дело по затылку. Учителка туда же – не годен. Виноватый кругом! А меня спросили? – хозяин скривился плаксиво. – Всю жизнь голова в шее.

Собака слушала равнодушно.

– Во! Точно моя Галька! – злорадно вскидывался он. – Встанет, змея, вытаращится и молчит. Ведь ненавидит, но молчит. Что у ней в головешке? Десять лет с ней прожил, а так и не понял, что у ней в головешке, – и качнувшись, опять потянулся к бутылке. Собака гавкнула.

Он заорал остервенело:

– Ты в парашу еще загляни за мной! – и пнул ее носком в брюхо.

Собака взвизгнула и отбежала к стене, пропустив между ног хвост. Сунулась мордой себе в пах.

Хозяин оторопел:

– Фу ты, черт! Че эт я? – и провел шершавой ладонью по ее ушам. Сказал первое, что пришло на ум:

– Плохо тебе, не пьешь. А то бы счас налил.

Она завиляла хвостом. Он решил про себя: больше так не буду, и отломил ей хлеба. Она зачавкала.

– Ты, того, – сказал он, виновато, – не обижайся, в натуре. Просто я не знаю, как жить, вот и того… Сама рассуди, хожу как вор. Я ж их десять лет поднимал, а счас доски разворочу в заборе и подглядываю, как они со школы идут. Не обижал, пальцем не трогал. Думаешь, не обидно? Жаба их против меня настроила. Две жабы, тить его!

Собака доела хлеб и подняла на него вопросительный взгляд.

– Вот ты опять, как моя Галька! – встрепенулся он. – Только дай! А когда взять нечего, смотришь, осуждаешь. Бабье сраное! Только и ищете, где потеплее, чтоб переметнуться. Чуть дал слабину, всё-ё-е! Она уже около другого трётся.

Собака с лязгом зевнула и отвернулась.

– Что-о? – он взбешённо вскочил на ноги. – Жрёшь моё, и надо мной же и потешаться?

И подцепив стальными пальцами собаку за загривок, вышвырнул в темень. Захлопнул дверь, опрокинул крюк на торчащий в косяке гвоздь. Всё! Кранты! Хватит с вами цацкаться. Не люди вы, а выблюдки, тить твою! Закипая все больше и больше, стал вспоминать, как тёща, потрясая жирными щеками, кричала ему через решетку, брызгая слюной: «Раскатал губы-то! Галька моя девка видныя-я, не тебе чета, голожопому! Ишь, чего удумал – ножичком играть! Ничего-о, там тебя, говнюка, усмирят. Станешь тиха-ай, не боись!» И в тюрьму ведь специально приехала, не поленилась, только за тем, чтоб сказать ему, что дети – и сын и дочь – не его, а того сытого гада, с которым он застал свою жену.

– Врёшь, стерва! – кричал он до шума в ушах, – детей не тронь! Детей не дам! Мои они!

– Твои, как жа-а! – издевалась та, – держи карман ширче! Дети – Геннадия Петровича, вот они чьи! Понял теперь, свинячья рожа?

Охранник тогда смотрел на него с сочувствием, но наедине их не оставлял. Не за нее боялся, за него. Знал, что вышку намотает себе в миг. А зря! Она потому и изгалялась, что безнаказанность чуяла. Он кто? ЗЭКа! Стало быть, ей можно все, ему ничего. Специально ведь провоцировала, гадина, ждала, что не удержится.

– Галька за тебя пошла, чтобы пузо свое прикрыть, понятно теперь? – упивалась моментом теща. – А ты и повери-ил. Она бы тогда за козла пошла, не то что за тебя.

Вот почему дитя раньше срока вышло, обожгло его тогда. А ему вешали на уши, что, мол, Галька упала на улице. А теща ликует вовсю, тарахтит, торопится все рассказать в деталях. И что Генка, как узнал, что она влетела, скрылся, а появился только через год.

– Вот после того у их дочка и родилася! – с победным злорадством заключила теща напоследок. – А ты так, за дурочка у их. Посмешище!

Все правильно, все сходилось.

Охранник ему тогда втихаря папирос отвалил.