Вадим Гуща - Семь звезд Гражуля Колы. Приключенческое фэнтези

Паляндра распахивает свои одежды – вид ее идеального тела приводит меня в исступление. Выплескивает из чаши себе на грудь ее содержимое – всепоглощающая жажда неодолимо тянет меня к ней – вожделение и желание обладания вычищают метлой мой разум от других мыслей.

Капли огненной жидкости, сверкая, текут по ее высокой груди, полыхают в лунном свете драгоценными яхонтами и лалами, запутавшись в волосках шелковистой кожи, повисают на сосках, срываются вниз, оглушительно бьют в землю в унисон с грохотом моего сердца. И со всей округи к богине роем стремятся ночные бабочки, привлеченные ароматным сиянием, и краткими вспышками сгорают их тельца, едва попав за распахнутые полы одеяния Матери Смерти.

Кровь вскипает в моих венах, и я ползу.

Нет ничего в мире важнее, чем припасть губами к этой прекрасной груди, отведать напиток, лизать ее бедра, живот, грудь, или лучше не жить.

Я ползу.

Аллахора сжимает зубы и рвет ногтями свежую рану на запястье. Вой раненой волчицы, пугая ночную живность, несется сквозь лес, в болото, через ночь, когда Рыжая, стряхивая в костер кровь, быстро шепчет:

«А зубы ее – черные камни, и ноздри – пещерами в скалах…».

Я ползу.

– Заткнись, ведьма, – пренебрежительно бросает ей Паляндра через плечо.

«И груди ее – холмы бесплодные, а волосья на них – кусты колючие, высохшие…».

Я ползу.

«Живот ее – море иссохшее, а бедра – кряжи горные…».

– Заткнись, ведьма! – клокочет в ответ в горле Паляндры, и голос уже не мед – злоба лютая.

– Пей, волк, – это грубый приказ мне.

Я встаю. Скорее. Нетерпение.

«Лоно ее – мост над бездной, а лицо – золоченый череп…»

Рыжая хватает головню из костра и бросает в Паляндру. Что может сделать кучка углей повелительнице мертвых? Даже не долетев, она рассыпается слабым веером искр. Но и в этой вспышке, под взметнувшейся вуалью, я вижу оскаленный череп вместо прекрасного лица и отшатываюсь.

Передо мной глыбой стоит чудовищно безобразная женщина и сверлит меня пустыми глазницами на изъеденном червями черепе. Сзади что-то кричит Аллахора. Не разобрать. Выхватываю саперную лопатку из чехла. Смех. Паляндра толкает меня в грудь – как копытом лягнула. Отлетаю к ногам Рыжей. Вскакиваю снова.

Паляндра стоит неподвижно. Молчит. Скалится безгубо. Накидывает вуаль на лицо. Превращается снова в молодую женщину. Говорит. Не железом режет. Ласково.

– Смерть не возьмет вас сейчас. Слишком просто для вас четверых, – рисует в воздухе какой-то знак, – внимай ведьма, – и смех ее похож на звон разбитого вдребезги глиняного горшка.

– Ты, волк, – указывает на меня, – приползешь и будешь молить, чтобы хоть издали учуять мой запах. И каждый день необузданная радость станет переполнять тебя, когда рыжую ведьму будут насиловать на твоих глазах и вырезать у нее на груди все семь звезд Гражуля Колы. Запомни, волк. Ежедневно.

– Не будет так! – выплевываю я в Паляндру всю народившуюся ярость попавшего в капкан зверя и прижимаю Аллахору к себе.

– Спроси свою рыжую, волк. Скоро, очень скоро. Еще до шестого отражения, – и Мать Смерть тает в воздухе, выбрасывает уже из пустоты три слова – «Да Будет Так!».

«Да будет так» – шелест листьев. «Да будет так» – шорох ветра. «Да будет так» – хлюпает болото. «Да будет так, – отрешенно шепчет Аллахора». Я трясу ее за плечи. Трясу, ставшее безвольной куклой тело, и хочу одного, только одного. Я очень хочу понять: умерли мы или нет.

Оправленная в камни подземелья, сдавленная до гранитной плотности чернота. Несмелое дрожание маленьких светлых выбоин в тусклой серости непроницаемого ничто. Медленно, очень медленно сквозь фрагментированную муть, сквозь зыбкие тени окружающего пространства, сквозь жалкие и жидкие блики света в мозг продираются отображения предметов. Прозрачные звездные брызги драгоценными каплями взбивают серый мрак, и я, с трудом разлепив веки, утыкаюсь взглядом прямо в костер. Пытаюсь сфокусироваться из ниоткуда в нигде.

– М-да, – протяжный мужской голос справа, – тут уж вы постарались так постарались. От всей души. И Макошь, и Паляндра, и беременная двойней Алеся.

– Алька, ты, наконец-то, забеременела!

Лера радостно кричит и едва не опрокидывает в костер ведро с водой, суетливо пытаясь распрямиться из позы лотоса.

– Я… не знаю… плохо… – доносится знакомый голос слева.

Парень, сидящий с другой стороны костра, подбрасывает в огонь охапку сухого елового лапника. Трещит взметнувшееся вверх пламя, разбрасывая искры. Ага, это он говорил. Виктор. Витень, услужливо подсказывает просыпающаяся память. Тяжело поднимаюсь на ноги и отступаю на пару шагов от огня. Мутит. Толпой футбольных фанатов скандируют хором в мозгу воспоминания: