Татьяна Короткова - Картонная мадонна. Вольное изложение одной мистификации

В зале снова засмеялись, но и слушали – из любопытства. Макс драматично вздохнул.

– Господа. Наше существование вне Эроса исполнено иллюзиями. И насчет морали. Морали нет. Те, кто изобрел естественную мораль, весьма мало знакомы с природой. Чрезвычайно трудно провести линию между нормальным и ненормальным, особенно когда дело идет о человеке и его потребности в самовыражении. Взгляните на эти картины. Видите ли вы здесь любовь?

– Только муки творчества! – смешливо крикнули из зала.

– Извращение!

– Такое искусство противоестественно!

– А природа не знает определения «естественно», я уже говорил, что она изначально андрогинна. И кто скажет, может, этот художник запечатлел первоначальное воплощение мира? Когда все люди были круглыми, соединенными по двое плечами и бедрами, ходили прямо, только вперед или назад, а если хотели идти быстрее, то неслись кубарем как вихрь креста, опираясь на все свои восемь конечностей?

Зал грохнул хохотом.

– Волошин, признайтесь, вы сами это намалевали!

– Подзаборная живопись! Клоунада!

– Примитив!

– Вы нас мистифицируете, Волошин!

– Нет, пусть скажет, что он делал на Иль де Жюиф ночью!

– Скажите, Волошин!

Макс смиренно склонил свою кудлатую голову.

– Слушал пение тамплиеров.

Зал нервно загудел.

– Разве вы не знаете, что семьсот лет назад там был сожжен гроссмейстер со всем капитулом ордена?

Зал озадаченно ждал продолжения.

– Ночами слышны их голоса.

И – не давая опомниться, Макс стал читать звучным речитативом:

– Славься, Мария. Хвалите, хвалите крестные тайны во тьме естества. Муля-Пракрити – Покров Божества. Дремная греза Отца Парабрамы, сонная Майя Праматерь-материя. Грезы из грезы – вскрываются храмы. Жертвы и смерти живая мистерия. Люди… – вдруг задиристо закричал Волошин, – вы могли бы жить счастливо! Наслаждаться так, будто только что родились и сейчас умрете! Эрос – это Христос! Ангелы – это будущие демоны! Человек выше Ангелов! А грешник ближе Христу, чем праведник!

Свист и протестующее улюлюканье заполнил аудиторию до краев, студенты подскакивали с мест, схватились в споре друг с другом, начался такой шум, что Лиля очнулась и стала опасливо озираться. В это время за спиной Макса из-за кулисы к стульям пробрался какой-то юнец, схватил особенно странную картину и резко опустил ее себе на голову. Полотно с треском порвалось, а сам «герой» шутовски встал посреди сцены и начал кривляться.

– А вот этого не надо! – пьяненьким голосом вскричал изящный юноша в пиджаке, который был ему явно велик.

Юноша изо всей силы рванулся с первого ряда, – длинный и тот, что с моноклем, только переглянулись, – и в одно мгновенье выскочил на сцену. Удерживая свою шляпу двумя руками, он как бык, понесся на студента. От удара в живот студент упал, но тут же вскочил на ноги и пошел на обидчика. Все произошло так быстро, что Макс не успел ничем помочь положению: Сашенька запнулась о свои же длинные брюки, шляпа отлетела в сторону, а волосы рассыпались по спине. Инкогнито ее было раскрыто.

– Женщина!

Зал разразился аплодисментами, разделился на два лагеря, но и тот, и другой лагерь были благодарны Максу за доставленное удовольствие и возможность свободно изъявлять свои принципы.

– Да здравствует исторический материализм, прогресс и феминизм! – вскричал женскими голосами зал.

Сашенька почему-то решила, что следует кланяться на аплодисменты, и начала, глупо улыбаясь, будто слониха в цирке припадать на колено. Вспышка магния на миг ослепила ее, Сашенька упала бы, не подхвати ее Макс.

– Бей провокаторов! – вскричал зал мужскими голосами.

– Кажется, нам пора, – философски изрек денди.

– Бегство оправдано, – отозвался тот, что с моноклем.

Оба вскочили, и как раз вовремя: потому что приверженцы материального уже схлестнулись в драке с приверженцами духовного, и одному Богу известно, чем это грозило закончиться.

– Полиция! – истошно вопил кто-то.

– Мира не существует! – истерично провозглашал женский голос.

– Бей их! – крикнул другой истеричный голос, уже мужской.

– Господа, вы не джентльмены! – Макс сгреб Сашеньку в охапку, и поэты растаяли в начавшейся потасовке.

Вслед за поэтами из аудитории поспешно вышел чернявый парень.

Лиля сидела на скамье, невидяще глядя прямо перед собой…

***

Домой она вернулась поздно. И к порогу Воля уже полностью выветрился из ее головы.

Лиля поднялась по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, где жила с матерью в небольшой квартирке, открыла дверь в прихожую, не глядя на крючок, повесила старенькое пальто. Из глубины комнат доносились привычные вздохи: мать Лили постоянно пребывала в тоске. Девушка села на скамеечку, задумчиво стала развязывать шнурки на ботинках. Ботинки были высокие, с каблуками разной высоты, но эта мера от прихрамывания не спасала. Разулась в темноте и принялась изучать, проводя пальцем, кожу промокшего ботинка. Так и есть, палец нащупал трещинку. Надо ли срочно отдавать в починку или все-таки можно доходить сезон, принялась вяло размышлять Лиля. И вдруг вспомнила великолепные ботинки Саши Орловой, и чуть не задохнулась от завистливого удушья.