Татьяна Короткова - Картонная мадонна. Вольное изложение одной мистификации

– А что вы думаете о любви? – спросили из зала.

Волошин моментально стал другим, будто приземлился на все лапы видавший виды уличный кот.

– А что вы подразумеваете под словом «любовь»?

Задавший вопрос стушевался. Из зала зазвучали разрозненные подсказки.

– Нравственная активность.

– Желание служить.

– Пережиток!

– Опьянение! – заявил юноша, сидящий в первом ряду между длинным денди и тем, что в пенсне. Юноша почему-то не снял шляпы, высказавшись, он вытянул ноги и подбородок.

Макс патетически развел руками.

– Опьянела, опьянела, закружилась голова, – пропел он, лукаво глядя на юношу, но потом стал серьезен, как заграничный профессор эротологии, – Все дело в том, что космическая, человеческая и животная первобытная природа едины. История макрокосма повторяется в микрокосме – в человеке. Когда-то пересеклись дух и материя, и возникло физическое тело, наполненное вечным творческим током энергии. Человек был божественным гермафродитом, с тех пор в нем все стремится к прежнему единству. Это мы и зовем любовью, Эросом. Все вы знаете, что на низших ступенях животной лестницы есть существа – эфемеры, у них нет даже рта и желудка, не то что…

По залу прокатился смешок.

– Господа. То, что мы на земном языке называем мужским и женским, – это лишь дальний отблеск мирового разделения вселенского пола. Тело вообще не имеет никакого значения. Все, что касается телесного – лишь усложняет и путает своей грубой материальностью. Объективно лишь то, что внутри нас. Внешний мир мы, как эфемеры, рождаем из себя и осязаем его пентаграммой наших чувств. Наш внутренний абсолютный человек ведет за собой наше зрение, слух, обоняние. Он один может все наше субъективное переплавить в объективное. Физическое тело должно истратиться, эволюция пойти обратным путем – к своему космическому «я». И вихрь креста, знаменующего дух и материю как главный конфликт вселенной, закрутится в обратную сторону!

По мере того, как Макс увлекался темой, в зале начали сдержанно переговариваться.

Лиля вслушивалась в слова Волошина, не обращая внимания на смешки публики: да, да, именно так! Разве ее тяжелое тело – это она вся? Пусть ей, Лиле, закрыты многие пути в ее земном воплощении, но разве не важнее то, что ее душа способна воспринимать мир тоньше, чем большинство в этом зале?

– Окрыленный Эрос, творческий вихрь, пронзающий вселенную – единственный путеводитель по нисходящим и восходящим ступеням мира. Тело – это замыкание джина в тесноте, тело стремится лишь к умножению, но к тому же стремятся и все эфемеры. Отказ от Бога и возвращение к Богу – все идет не через тело, а через Эрос.

– А как вы относитесь к равноправию? – громко спросила какая-то девушка.

– Его не существует. Это фикция.

– Ваше мнение устарело! – начала, было, девушка, но Макс продолжал:

– Не спешите. Вникайте… – и, выждав паузу, продолжил, – Мужчина в нашем мире – случайность. Во всей природе основной пол – женский. Самка – это сложный механизм, а самец – всего лишь ключ, приводящий этот механизм в движение. Ученые уже научились оплодотворять при помощи различных химических раздражителей. Кислот, алкалоидов, сахара, соли, алкоголя, эфира, хлороформа…

В зале начали свистеть и смеяться. Но это не смутило Волошина.

– Господа! С помощью углекислоты удавалось вызвать цветение морских звезд и оплодотворение морских ежей!

По залу прокатился откровенный смех, показавшийся Лиле камнепадом. Воля нагнулся к ней с каким-то вопросом, но она не расслышала его.

– Вечно-женственное – идеал абсолютного пола! Все мы гермафродиты в духе своем! Мужчина не оплодотворяет женщины! Плод нисходит свыше!

В зале захохотали и затопали ногами. Сидевшие на первом ряду друзья Волошина вплоть до этого момента держались отстраненно, казалось, им самим было в новинку услышанное от Макса. Но тут самый юный из них стал жестикулировать и порываться вскочить на сцену. Длинный и в монокле с видимым усилием удерживали его.

– Это ненормально!

– Да это просто аморально!

Звук зала перекрывал густой голос Волошина, но Макс, казалось, только этого и ждал. Он отдернул занавеску – за ней на стульях стояли картины – с абстрактными изображениями. Скорее, это была графика, а не живопись, хотя рисунки отдаленно намекали на какие-то фигуры и сюжет. Зал, заинтригованный, притих.

– Я купил их в Париже, ночью, на Иль-де-Жюиф. Уверяю вас, каждая когда-нибудь будет стоить миллионы!