Уилбур Смит - Пылающий берег

Благодарность солдат придала силы, а впереди уже виднелись знакомые наземные ориентиры: шпиль церкви, розовая крыша шато, маленький круглый холм.

— Мы все же долетим, дорогуша! — крикнул он самолету, но под капотом болтающийся провод чиркнул о металлическую часть мотора, и крошечная голубая искра проскочила между ними.

Послышался свист, и белый след пара превратился в пламя. Открытую кабину обдало жиром, как от огня паяльной лампы, и Майкл инстинктивно бросил «сопвич» в боковое скольжение, чтобы языки пламени косо сдувало и он мог смотреть перед собой.

Теперь необходимо было садиться — где угодно, как угодно, но быстро, очень быстро, пока он не сварился и не обуглился в горящем каркасе «сопвича». Майкл резко направил самолет вниз, на поле, которое открывалось перед ним; уже горела шинель, правый рукав начал тлеть, а потом вспыхнул.

Летчик сажал «сопвич», подняв нос машины вверх, чтобы погасить скорость. И все же от сильного удара о землю Майкл едва не поломал зубы; самолет тут же развернулся на единственном оставшемся колесе, и он, перевернувшись через крыло и оторвав его, врезался в окружавшую поле живую изгородь.

Голова Майкла стукнулась о край кабины, это оглушило его, но вокруг уже везде трещали и плясали языки пламени, и он с трудом выбрался из кабины, упал на смятое крыло и скатился на грязную землю. На четвереньках пополз прочь от горящих обломков. Горевшая шерсть шинели вспыхнула еще ярче, и от жгучей боли Майкл вскочил, громко крича. Рванул пуговицы, чтобы избавиться от этой муки, бегал и хлопал себя руками, как безумный, раздувая пламя, делая его злее и горячее.

В треске и вое пожара он даже не услышал звук копыт скачущей лошади.

Девушка направила большого белого жеребца на изгородь, и они перелетели через нее. Лошадь и наездница приземлились, сохранив равновесие, и сразу снова пустились к горящей и кричащей фигуре в центре поля. Девушка перекинула ногу через луку дамского седла и, приблизившись к летчику сзади, на всем скаку осадила жеребца и одновременно бросилась вперед.

Всем своим весом она навалилась на Майкла и обеими руками обхватила его за шею так, что, сбитый с ног, он распластался лицом вниз. Вскочила и, скинув толстую габардиновую юбку для верховой езды, накрыла ею горящего человека у своих ног. Затем упала на колени рядом и плотно укутала его, гася голыми руками выбивавшиеся маленькие язычки пламени.

Как только пламя было потушено, девушка приподняла Майкла, посадив его на грязную землю. Быстрыми движениями расстегнула тлеющую шинель и, стащив ее с плеч, отбросила в сторону. Сняла дымящиеся свитеры: только в одном месте пламя добралось до тела. Огонь прожег одежду на плече и руке. Майкл закричал от боли, когда она попыталась снять ночную рубаху: «Бога ради!» Хлопковая рубашка прилипла к ожогам.

Девушка наклонилась и осторожно зубами начала теребить ткань, пока та не отстала от ран. Потом рывком разорвала рубаху, и выражение ее лица изменилось.

— Mon Dieu! [27]— Она вскочила и стала топтать лежащую поодаль шинель, чтобы окончательно потушить тлевшую шерсть.

Майкл смотрел на свою спасительницу широко открытыми глазами, и мучительная боль в обожженной руке утихала. Она осталась без наезднической юбки, жакет доходил только до верха бедер. На ногах — лакированные сапоги с застежками-крючками по бокам. Голые колени измазаны грязью, но кожа в коленном сгибе мягкая и безупречная, как внутренняя часть раковины наутилуса [28]. Панталоны — из прозрачного материала, через который можно отчетливо разглядеть блеск кожи. Их штанины прихвачены над коленями розовыми лентами и льнут к бедрам и нижней части тела — наполовину скрытые линии приковывали взгляд даже больше, чем обнаженное тело.

Майкл почувствовал, что в горле у него набухло и перехватило дыхание, когда девушка наклонилась, чтобы поднять его обуглившуюся шинель, и ему удалось ненадолго увидеть маленькие, плотные, круглые, как пара страусиных яиц, ягодицы, бледно блестевшие в свете раннего утра. Он смотрел так напряженно, что глаза стали слезиться, и, когда она обернулась к нему, увидел сквозь тонкий шелк в раздваивающейся линии, образуемой ее упругими молодыми бедрами, темную треугольную тень. Она стояла, а эта гипнотическая тень находилась в шести дюймах от его носа. Нежно расправляя шинель на обожженном плече летчика, девушка тихо говорила ему что-то тоном, каким мать говорит с ребенком, которому больно.

Майкл уловил лишь слова «froid» и «brule» [29]. Она была так близко, что он чувствовал ее запах — естественный для молодой женщины, вспотевшей от напряжения быстрой скачки, мускусный запах, который смешивался с запахом духов, напоминавших аромат сухих розовых лепестков. Майкл попытался заговорить, поблагодарить, но его затрясло от шока и боли. Губы задрожали, и он издал короткий невнятный звук.