Уилбур Смит - Пылающий берег

Акула ударила девушку носом и подбросила высоко в воздух. Та упала прямо на громадную спину, которая вздыбилась под ней, как дикая лошадь. Сантен сбросило с акульей спины — холодной, грубой и невыразимо противной на ощупь — и сильно ударило молотившим спину хвостом. К счастью, это был скользящий удар, иначе он сокрушил бы ей грудную клетку.

Бурные движения самой акулы подняли со дна песок, ослепивший хищницу, которая потеряла добычу из виду, но искала ее ртом в мутной воде. Челюсти хлопали, подобно железным воротам во время бури, Сантен была измолочена извивавшимся хвостом и мощно изгибавшимся голубым телом.

Медленно, с боем, она пробиралась вверх по береговому склону. Каждый раз, когда акула сбивала с ног, силилась подняться, задыхающаяся, ослепленная и отбивающаяся рулем. Щелкавшие зубы прихлопнули толстые складки юбки и сорвали ее, ногам стало легче. Когда Сантен, спотыкаясь, прошла последние несколько шагов, уровень воды упал до пояса.

В тот же самый момент волны откатились назад, убегая с берега, акула внезапно оказалась на мели, лишенная своей природной стихии. Она изгибалась и извивалась, беспомощная, словно слон-самец в западне, а Сантен пятилась от нее, по колено в тянувшей в море волне, слишком измученная, чтобы повернуться и бежать, пока удивительным образом не осознала, что стоит на плотно утрамбованном песке выше кромки воды.

Отбросила в сторону руль и заковыляла вверх по берегу в сторону высоких дюн. Но сил пройти так далеко у нее не было. Она рухнула чуть выше границы прилива лицом вниз. Песок покрыл ее лицо и тело, будто сахар, а Сантен лежала на солнце и плакала от страха, угрызений совести и облегчения.

Она не знала, как долго пролежала на песке, но через некоторое время, ощутив жжение жестких лучей солнца на голых ногах, медленно села. С испугом взглянула на кромку прибоя, все еще ожидая увидеть там на мели громадную голубую хищницу, но начавшийся прилив, должно быть, поднял и унес ее в глубину. Сантен испустила непроизвольный вздох облегчения и неуверенно поднялась.

Тело было избито и раздавлено, она чувствовала себя очень ослабшей, грубая обдирающая шкура до крови расцарапала кожу, на бедрах уже растекались темно-синие пятна. Юбка была сорвана акулой, а туфли сброшены перед тем, как прыгнуть с палубы судна-госпиталя, так что, если не считать насквозь промокшей форменной блузы и шелкового нижнего белья, девушка была голой. Сантен испытала прилив стыда и, инстинктивно прикрыв себя внизу руками, быстро оглянулась. Никогда еще в своей жизни она не была так далеко от других людей.

— Никто не станет тут за мной подглядывать. — Опустившиеся руки дотронулись до чего-то, висевшего на талии. Это был складной нож Эрни.

Сантен взяла нож и долго вглядывалась в даль океана. Чувство вины и угрызения совести опять охватили ее.

— Я обязана тебе своей жизнью и жизнью моего сына. О, Эрни, как бы мне хотелось, чтобы ты по-прежнему был с нами!

Одиночество накатилось с такой непреодолимой силой, что она вновь тяжело опустилась на песок и закрыла лицо руками. Солнце еще раз заставило очнуться. Сантен почувствовала, как палящие лучи начинают покалывать и жечь кожу. Сразу же возвратилось ощущение жажды.

— Надо защититься от солнца. — Она села прямо и посмотрела вокруг себя внимательнее.

Широкая желтая прибрежная полоса заканчивалась громадными, как горы, дюнами. Берег был абсолютно пустынным. Он простирался сглаженными кривыми линиями по обе стороны от нее насколько хватало глаз, пока не сливался с волнующим морем. Сантен показалось, что это — картина одиночества: здесь не было ни камня, ни листочка растительности, ни птицы, ни животного и никакого укрытия от солнца.

Тогда она взглянула туда, где с трудом выбралась на сушу, и увидела остатки своего плота, кружащиеся и кувыркающиеся в прибое. Борясь со страхом перед акулой, вошла в воду по колено и вытащила спутавшиеся парус и доски высоко на берег, за линию прилива. Для юбки вырезала полоску парусины и прикрепила к талии куском пенькового троса. Потом другую, чтобы прикрыть голову и плечи от солнца.

— О, как мне хочется пить! — Постояла у воды, с вожделением вглядываясь туда, где в водах течения танцевали заросли морских водорослей. Жажда была сильнее отвращения к их соку, но ужас перед акулой сильнее и того, и другого, и Сантен отвернулась.

Хотя тело болело, а синяки на руках и ногах становились лилово-черными, она знала, что ей лучше всего отправляться в дорогу, а идти можно только в одном направлении. Кейптаун лежал к югу. Однако ближе находились немецкие города со странными названиями — с усилием вспоминала их — Свакопмунд и Людерицбухт. Ближайший был, вероятно в пятистах километрах.