Лев Квин - Ржавый капкан на зеленом поле

— За нее беспокоиться нечего. Она на легальном положении. Отлежится и выйдет из больницы. А вот где нам взять другую? Такую же, тоже легализованную. Иначе ему нельзя.

— Думаете, я подойду?

— Давайте разберемся.

И мы стали разбираться. О моей работе в подполье в городе мало кто знал. Я даже не попала в список лиц, разыскиваемых оккупационными фашистскими властями в Прибалтике. А ведь туда заносили всех мало-мальски подозреваемых в сочувствии Советской власти.

В городе считали, что меня отправили учительницей за провинность. Но вот куда отправили?

— В Карсаву, — уверенно сказал Максим Максимович. — И на днях вы уехали оттуда, побоявшись, что местечко вот-вот захватят красные.

— А что я там делала, в Карсаве?

— Как что? Преподавали немецкий язык. Об этом будет самым подробнейшим образом сказано в ваших «папирах». Кстати, ваша фамилия в документах — Бирон. По матери. И по национальности вы немка, фольксдойче. Опять-таки по матери.

— А если они запросят Карсаву?

— Не успеют. Фронт в движении, местечко за это время наверняка освободят… Не беспокойтесь, документы у вас будут подлинные. С ними хоть в Берлин.

— Надеюсь, так далеко дело не зайдет.

Я шутила, а Максим Максимович возьми да скажи на полном серьезе:

— Этого никогда нельзя знать наперед…

Мы обговорили все детали. Осталось неясным лишь одно:

— Где я буду жить в Риге? Хотя бы первое время? Гостиница бедной беженке не может быть по карману. А частную квартиру пока найдешь…

И тут Максим Максимович спросил:

— Вам знакома такая женщина — Дарья Тимофеевна Скобелева?

— Скобелева? — переспросила я, недоумевая.

И вдруг меня пронзила догадка:

— Даша?! Бог мой! Неужели Даша? Она жива?

— Вполне. Хотя и не очень здорова.

— Где же она?

— В Риге. Прислугой у зубного врача Рудольфа Межгайлиса.

Даша!.. Я спрятала лицо в ладонях. Моя няня! Она вынянчила Сашу, потом меня, уже без матери. А я считала ее погибшей вместе с отцом и братом.

— Кстати, Рудольф Межгайлис, по нашим сведениям, знал вашего отца. Это тоже неплохо. Вы явитесь в его дом не совсем чужой…

Мою переброску подготовили в спешке, но тем не менее очень тщательно. Разведчик, к которому меня посылали, добывал ценнейшие сведения, но с каждым потерянным днем они безнадежно устаревали.

По цепочке связных отряда меня доставили в Крустпилс. Там окончательно экипировали, и я села в поезд на Ригу с двумя чемоданами, набитыми платьями, бельем, всякой всячиной, полагающейся молодой женщине. В карманах у меня были деньги, всевозможные «папиры» и прочный аусвайс — удостоверение личности с фотографией, заменявшее в условиях оккупации паспорт.

На квартиру преуспевающего рижского зубного врача Межгайлиса, занимавшую целый этаж в центре, на улице Лачплеша, я заявилась с черного хода. Дверь открыла Даша. Как она, бедная, изменилась! Совсем старушка.

— Даша!

Она меня узнала не сразу.

— Здравствуйте, барышня, — щурилась она подслеповато в ожидании.

— Даша! Дашенька!

Я не выдержала, схватила ее в объятья. И только тут она… Нет, не увидела — догадалась. Как выяснилось потом, у нее стало плохо со зрением. Дома, в неярком свете, в привычной обстановке, она еще кое-как управлялась. А на солнце почти ничего не видела.

Мы проговорили в ее клетушке рядом с кухней целый час. Она смеялась и плакала, никак не могла унять слезы. Я узнала, каким образом ей удалось уцелеть после той страшной бомбежки. Даша отправилась в хлебную лавку. Вышла из дому, завернула за угол, к бульвару. В это время и начался налет.

Когда она возвратилась, на месте нашего дома дымилась груда развороченных балок и кирпичей…

— Ох! — спохватилась Даша. Обед! Господин Межгайлис меня со света сживет! Чтобы ровно в два — и ни минутки позже.

— Я пойду ему скажу.

— Иди, милая, иди! Он ведь и барина нашего-то, Николая Тихоновича, хорошо помнит. Авось и тебе, его дочке родной, разрешит сколько пожить.

Межгайлис оказался чрезвычайно любезным, но и таким же осторожным.

— Как же, как же! — воскликнул он, с жаром пожимая мне обе руки.

— Я вас очень хорошо знаю! Вы были совсем еще ребенком, когда я захаживал к вам в дом, долговязой девчушкой с пугливыми глазами и длинными косами. Правда, вы с тех пор чрезвычайно изменились. К лучшему, мадемуазель Авдина, к лучшему! — Он галантно склонил голову.

— Бирон, господин Межгайлис. С некоторых пор я ношу фамилию матери.

— Да? — сразу заинтересовался он. — По какой же причине, если мне будет разрешено осведомиться?