Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

– Нет.

– Почему нет?

– Я не знаю.

– Ты боишься?

– Да.

– Откинь одеяло.

– Нет.

– Ты стыдишься?

– Да.

– Тогда я откину его.

– Я закричу.

Боба Баррайса захлестнуло неодолимое чувство, в которое он ринулся, как в морскую пучину. Оно вновь завладело всем его телом, заставило пылать и перехватило дыхание.

Одним прыжком он оказался в постели, навис над Марион, сдернул одеяло, изорвал в клочья лифчик, сорвал с нее трусы, а когда она начала сопротивляться, как стал бы это делать ребенок, на которого напали, он со странным хрюкающим звуком бросился на нее, придавил всей тяжестью своего тела и овладел ею с яростью, все сломившей в ней.

Потом они, мокрые от пота, пили шампанское, один счастливый, а другая все еще во власти ужаса.

– Мы будем счастливы, – сказал Боб и сам поверил в это. Ему всегда было хорошо у Марион… Когда возбуждение проходило, он чувствовал себя в безопасности, как будто вернулся на родину, был не опустошенным и пресным, как в постели шлюхи, и не безучастным, как на Ривьере с женщинами старше его, которые высасывали его, как пауки свои жертвы. Там он становился дьяволом, циничным и подлым, морально растаптывал женщину, которая только что обнимала его. Здесь же, у Марион, он был ангелом, сошедшим с неба, заблудившимся странником, нашедшим пристанище, путником, которому забрезжил свет.

– Мы действительно переедем на Ривьеру? – спросила она. – В Канны?

– Да. Ты была в Каннах?

– Нет.

– Это место, в котором можно жить. Именно жить, во всех других местах – это всего лишь существование. А там живешь! Даже в порыве ветра ты чувствуешь жизнь! Тебе понравится.

– Канны так далеко…

– Далеко? От чего?

– От Эссена.

– Забудь этот Эссен. Я увезу тебя в рай.

– И что я буду делать в этом раю, Боб?

– Заботиться обо мне. Только это. Всегда быть рядом. Ты нужна мне, Марион, теперь я это знаю.

– А если ты убежишь от меня?

– Тогда беги вслед за мной и кричи, кричи, кричи!

– Я готова сейчас начать это…

Она бросилась к нему, обняла и начала дико целовать, как отчаявшаяся или сумасшедшая.

До утра они праздновали свою свадьбу – с ласками и шампанским. В девять зазвонил телефон. Это был доктор Дорлах.

– В одиннадцать вы должны быть у нотариуса, – сказал он. – Вы не забыли? Ваше заявление о передаче прав.

– Черт бы вас всех побрал! – заорал Боб Баррайс. – Передайте дяде Теодору: первый Баррайс зачат!

Он бросил трубку, вновь забрался к Марион, обнял ее и заснул.

Сенсационный процесс против Роберта Баррайса продолжался всего один день, а не два, как было предусмотрено ранее.

Несчастный случай с Ренатой Петерс был вполне возможен, косвенные улики обвинения – следы автомобильных шин, график времени – рассыпались, когда доктор Дорлах представил список 57 машин из Вреденхаузена, имеющих шины марки «Пирелли».

– Это лишь одна часть списка, я могу представить и другую! – заметил он язвительно, но вежливо Первому прокурору.

Марион Баррайс, урожденная Цимбал, отказалась от показаний.

Другие свидетели, которых против их воли заставил явиться комиссар криминальной полиции Ганс Розен, увидев в первом ряду на скамье для свидетелей Теодора Хаферкампа, все неожиданно становились забывчивы. На конкретные вопросы прокурора доктора Хохвэльдера и председателя Земельного суда доктора Цельтера следовали восторженные описания «славного мальчика». Боба Баррайса после четырех часов свидетельских показаний можно было причислить к лику святых.

Суду не оставалось ничего иного, как вынести решение, как полагается в случае сомнения, в пользу обвиняемого и оправдать Боба Баррайса. Лишь одна неприятная нота прозвучала, когда председатель Земельного суда доктор Цельтер сказал в заключение обоснования приговора:

– Мы не смогли доказать вины. Виновен ли в действительности Боб Баррайс – дело его совести. Только он один знает, что случилось в тот вечер на автобане или же в Эссене!

– Я подам жалобу председателю Верховного суда! – выкрикнул Хаферкамп после процесса достаточно громко, чтобы доктор Цельтер, выходя, мог услышать его. – Либо немецкий судья объективен, либо же правосудие – чертовски доступная девица!

Во время долгого заседания суда Боб едва ли проронил хоть слово. Он сидел и иронически, почти провокационно улыбался, пока доктор Дорлах не прошептал ему:

– Прекратите ваши идиотские ухмылки! При вынесении приговора важно даже поведение обвиняемого.