Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе

Присвистнул его собеседник, удивился: «Похоже, отцвела наша Квитка, проснулась в пей баба. Чего доброго, рожать захочет».

А мы с Людочкой действительно подумывали о ребеночке.

Зазвенела, заныла душа Сурмача, будто туго натянутую струну ущипнули.

«Отцвела наша Квитка».

«Квитка… „Двуйка“ требует результатов…»

Она! И Емельяну Николаевичу при операции помогала она.

Чтоб усидеть па месте, чтобы по выдать своей радости, сжал Сурмач кулаки, прижимает с силой к ладошке поочередно пальцы, считает их: «Раз… два… три… четыре…» Это помогает, успокаивает.

До поры до времени Демченко не должен подозревать, кто его Людочка. Любовь порою бывает слишком слепой. Она помогает человеку совершать подвиги, по она толкает и на преступления. Как поступит Василий Филиппович, узнав правду о любимой? Бросится выручать? Предупредит? Уведет?

— Прошу вас, Аверьян Иванович, — убеждал Демченко, расставаясь с Сурмачом, — не думайте о Людочке плохо. Она женщина порядочная. Уверяю!

Что ж, Василий Филиппович по-своему прав. Оп видит в пей только любимую, мать своих будущих детей. А для Аверьяна Людмила Петровна Братунь, по кличке Квитка, — враг. На ее белых, холеных руках, которые целовал Демченко, кровь Украины, ее сыновей и дочерей…

На последний поезд Аверьян не успел. Обидно. Но куда денешься? Оставалось дожидаться утреннего.

Пришел Петька.

— Я тут со своими поговорил. Согласились на работу. Чтоб без обиды, кого куда — тянули жребий. Список заделали. Отвези Ивану Спиридоновичу.

— А чего я? Сам и передай. Ему будет приятно. Может, что-то захочет спросить.

Список был составлен на клочке газеты, иной бумаги у беспризорников не оказалось. Сурмач бегло прочитал его. «Что же Петьке досталось?» Палец бегал по словам, написанным чернильным карандашом. Ага! Вот! Цветаев Петр Гаврилович — механические мастерские. Повезло парню.

Аверьян уже хотел было вернуть газетный обрывок Петьке, но обратил внимание на сообщение: «23-го февраля полномочный представитель СССР в Польше Л. Л. Оболенский был принят польским президентом Войцеховским, которому вручил верительные грамоты чрезвычайного и полномочного министра СССР в Польше».

Подосадовал Сурмач на себя: все в поездках, в поездках — и пропустил такое!

Сообщение показалось ему очень важным. Славко Шпаковский опасался, что после убийства президента Нарутовича Польша расколется на два лагеря. «Выходит, верх взяли не те, кто считал убийцу Невядомского национальным героем… Может, и Волка с его волчатами поприжмут?» — с надеждой подумал Сурмач. А ото имело прямое отношение к нему самому. Ослабнет помощь иностранных государств контрреволюционному подполью, и сразу притихнет УВО. Завянут и отомрут квитки и казначеи. И забудет о них трудолюбивая Украина, как забывает здоровый о своих прошлых болячках.

Аверьян переночевал в милиции, на столе у теплой печки. А утром вместе с Петькой вернулся в Турчиновку.

Выпустили узенькие двери вагонов толпу, зашумел перрон, загалдел.

Продирается Аверьян к выходу. Петька держится поближе к нему.

Сурмач увидел Яроша. Тот спешил к поезду. Поздоровался.

— Ну, что нового? — спросил Тарас Степанович.

— Да вот… пригласил Галину Вольскую на похороны Бориса Когана.

Аверьян словом не обмолвился о сообщении Демченко. Какая-то особая осторожность появилась в нем.

Ярош поморщился презрительно.

— Разве она Когану родственница? Или уже успела… — неприкрытая злость звучала в этих словах. Ярош сплюнул. — Впрочем, чему удивляться? У чекистов это в моду входит: если не с бандопособницами, то с женами бандитов.

В иное время за такой бы намек Сурмач… Но сейчас он потушил в себе гнев.

— Куда вы?

— В Харьков. Надо кое-что проверить о брате Нетахатенко.

Ярош направился к поезду. И тут Петька судорожно вцепился Аверьяну в рукав.

— Он! Это он подходил на бирже к Бородавчатому! Только был не в кожанке, а в пальто. По глазам узнал. Как у кабана весною: злые-презлые.

«Ярош! Он допрашивал Тесляренко и мог подсыпать мышьяка». Вспомнилось: «Я надеюсь на Казначея. На такой случай он там и сидит». Казначей!

— Тарас Степанович! Тарас Степанович! — бросился Аверьян к вагону.

Он растолкал мешочников, единым духом влетел в тамбур, где стоял Ярош.

— Тарас Степанович, самое-то важное забыл!

— Ну! Что еще там?

— Не здесь же…

Они вышли на перрон. Сурмач отвел Яроша к вокзалу. Тарас Степанович нервничал.