Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе

Сурмач хорошо знал, как тяжело было в стране с работой. Кончилась война — появились биржи труда, где с утра до поздней ночи толпились люди. Они хотели одного — работы. Но ее на всех не хватало. Война разорила деревни, обездолила города. Правда, минувшим летом на полях поднималась пшеница, а не желтоголовая сурепа, понемногу и заводы принимались за дело.

Идет рабоче-крестьянская страна на подъем. Год тому назад и речи не могло быть, чтобы пристроить к делу шестнадцать беспризорников. А теперь вот получилось.

Сурмач вышел на улицу. Петька топтался у крыльца.

— Мы опоздали на последний поезд! — навалился было паренек на своего старшего товарища.

— Да я же — не чаи гонял, — возразил Сурмач, невольно оправдываясь. — На работе. И бросить все, поехать вот так, вдруг, не могу, должен получить разрешение.

— Получил?

— Получил. Но теперь загвоздка не во мне, хочет тебя видеть начальник окротдела.

— Меня? — подивился Петька.

— Тебя, Петра Цветаева.

— Ну так чего мы в ступе воду толкем! Пошли, — и он первым устремился к входным дверям.

Но в кабинет Петька входил уже не так бойко. Пропустил вперед себя Сурмача.

Начальник окротдела поздоровался с ним за руку, предложил стул.

— Ну что, Петр Гаврилович, пощипали базарных торговок твои пацаны — пора и на свои харчи переходить, на трудовые. ГПУ расстаралось — нашло для вас шестнадцать рабочих мест. Глянь-ка, — протянул он список.

Петька взял листок. Прочитал и солидно ответил:

— Дело стоящее. Промеж собою потолкуем.

Аверьян увел ночевать Петьку к себе.

Предстоял тяжелый разговор с Ольгой.

Каких усилий ему стоило заставить себя идти. Никогда Аверьян раньше не задумывался, что застанционный поселок так далеко от окротдела. Без малого час ходьбы, шел — ноги едва волочил. А раньше единым духом одолевал это расстояние. Какой бы усталый и голодный ни возвращался, дорога к дому казалась легкой.

А теперь… Дом, в котором живет Ольга, его это дом или не его? Если уже не его, то почему так неистово бьется сердце? Почему он волнуется, будто идет на первое свидание?

На пороге Сурмача с Петькой встретила хозяйка. Прошлой ночью она постояльца не видела: пришел поздно, ушел рано.

— Родимец! — всплеснула пухлыми руками Оксана Свиридовна. — Да кто за делами оставляет молодую жену на такой долгий час одну? Извелась, сердечная, любимого поджидаючи. Оля! Олюшка! — закричала громко она. — Вернулся твой-то!

За минувший день Ольга побледнела. Исчез с пухлых щек румянец, затуманились глаза, и что-то очень взрослое появилось в выражении лица. Отложила в сторону кусок шелка, па котором вышивала, грустно глянула на мужа. Вздохнула.

— Утомился? — спросила, и вновь у нее вырвался тяжелый вздох.

— Оксана Свиридовна, вы погуляйте, а нам с Ольгой надо поговорить, — без церемоний предложил он хозяйке.

Та не обиделась. Хихикнула, подмигнула плутовато:

— Идем-ка, Петя, ко мне. Чаем напою. — Забрала она паренька с собою.

Проходя мимо пышной кровати, на которой громоздились огромные подушки, она погладила покрывало и притворно вздохнула.

— Чудная она, Оксана Свиридовна, — глядя хозяйке вслед, проговорила Ольга. — Просит: «Выдай меня замуж за вашего Бориса». А теперь Бори нет…

— По твоей вине!

Тяжелые, гнетущие слова. От них у Ольги даже дыхание перехватило. Она замахала руками: «Неправда! Неправда!» Потом зажала себе рот, чтобы не закричать, не заголосить. Сурмач слышал, да, да, не только видел, но и слышал, как Ольгины глаза кричали: «Неправда! Не по моей вине! Случайно! Случайно!»

— Я… тогда только Кате сказала, а Семена Григорьевича… и в глаза не видела! Разве я знала! Разве я думала, что так все обернется. Катю пожалела. — Первое слово — шепотом. А потом все громче и громче, и наконец вырывается крик отчаяния, призыв о помощи. — Какая же я была глупая! Какая темная! Нет мне прощения и не будет…

«Впрочем, об этом уже поздно… А о чем еще не поздно?»

— Где можно найти Семена Григорьевича?

— Не знаю… Я его видела только раз… после того…

— Где? Когда?

— Давно… Я только-только перебралась к Людмиле Петровне…

— Так он что, к твоей акушерке приходил домой?

— Ну да…

Воротынец знаком с белояровской акушеркой Братунь! И давно!

— О чем они говорили?

Ольга не могла вспомнить. Сидит на стуле виноватая, жалкая, вся съежилась.

Беспокойная, тревожная ночь, сотканная из тяжелых сновидений. Обычно после возвращения из поездки Аверьян спал как убитый. А тут сна — ни в одном глазу. Они с Петькой на кровати ворочаются, Ольга примостилась у плиты на лавке — тоже не спит: с боку на бок, как юла. Аверьян слышал каждый шорох, его будило каждое ее движение.